<<<   БИБЛИОТЕКА   >>>


Афонский патерик

ПОИСК ФОРУМ

 

4 АПРЕЛЯ

Страдание святого священномученика Никиты

Отечество святого священномученика Никиты было Албания. История не оставила нам никаких фактов о его происхождении и родителях и чем занимался в миру сей блаженный отец. Известно только то, что он подвизался на святой Афонской Горе, сначала в русском монастыре св. великомученика Пантелеймона, проходя там чередное священнослужение, а спустя некоторое время удалился на безмолвие в скит святой Анны. Здесь, проводя безмолвную и постническую жизнь, он усовершенствовал себя настолько, что сердце его переполнено было любовью к Искупителю нашему Иисусу Христу и что он по любви к Нему и за ту драгоценную кровь, которую Он излил на кресте за грехи рода человеческого, и сам желал излить свою кровь, приняв мученическую кончину.

Запавшая и издавна тлевшая в его сердце искра наконец разгорелась в пламень так, что он уже не в состоянии долее был переносить Божественный огонь, пылающий в его сердце, оставил Святую Гору и, придя в город Серры (Серес), остановился в Серронском монастыре, где некоторое время приготовлял себя к мученическому подвигу, потом отсюда пошел к правителю города, мужественно исповедал пред ним Христа истинным Богом, а Магомета, как прелестника и обманщика, обличил и проклял, за что восприял мученическую кончину.

Настоятель этой обители иеромонах Константий счел долгом записать день кончины святого мученика и известить о ней Русик, как первоначальное место его иноческих подвигов. Приводим здесь в дословном переводе с греческого письмо достопочтенного настоятеля, в котором он подробно изложил как обстоятельства предшествовавшие, так и самую доблестную кончину священномученика.

Письмо проигумена Константия из г. Сереса (в Румилии) в Русский на Афоне монастырь св. Пантелеймона о мученической кончине преп. Никиты, иеромонаха сей обители[94]

Священноинок Никита, по прибытии в Серес, в Великий понедельник 30 марта 1808 г., в час ночи (т.е. от заката солнца) пришел на тамошнее подворье нашего монастыря Илиокалеос и стал на паперти церковной. Встретившись там с иеродиаконом, он спросил его: где настоятель подворья? Тот отвечал: в келье своей.

– Имеешь дело до него? – спросил иеродиакон.

– Имею нужду нечто сказать ему, – отвечал Никита.

Иеродиакон дал знать проигумену, который при входе в церковь взял за руку новоприбывшего и указал ему место возле себя. Тогда же начали и утреню, начинаемую у нас с вечера ради стечения народа.

Во время чтения кафизм настоятель подворья ввел приснопамятного в алтарь и спросил, откуда он.

– Странник из Албании.

– Ради чего пришел сюда?

– Выслушать священную службу.

– Иерей ты или иеромонах?

– Иеромонах, отче; имя мое Никита, – отвечал он смиренно.

Затем слушали службу до конца, а по окончании ее настоятель велел служащим дать пришедшему келью для отдыха и предложил трапезу, если не кушал; по отказе блаженного от ужина отправились все на отдых.

В полунощное время проигумен обходил, по обычаю своему, метох и увидел при лунном свете на паперти стоящего человека; подумав, не чужой ли, подошел к нему и увидел священноинока Никиту молящимся. Удивляясь этому, он сказал ему: заклинаю тебя, брат, именем великого Бога, скажи мне откровенно, что за человек ты?

– Имею твердую решимость, – отвечал преподобный, – пролить кровь мою по любви к сладчайшему Иисусу Христу, за тем и прибыл в этот город ваш.

– Откуда ты прибыл?

– Со Святой Горы Афонской, – был ответ.

Когда оба присели, Никита исповедал проигумену помыслы свои и открыл сокровенное. По окончании исповеди обходивший возвратился в свою келью, оставив блаженного на паперти. Утром, на часах пред Литургией преждеосвященных даров, преподобный попросил служащего дозволить ему вперед приобщиться Пречистых Таин, объясняя, что нужно ему поспешить. Настоятель дал дозволение. После причастия он просил отслужить о нем молебен и хотел дать денег, но проигумен, отказываясь от вознаграждения, сказал: долг наш – сотворить прилежное моление о спасении твоем, и затем, простившись, Никита вышел из подворья. Настоятель послал человека наблюдать издали, куда пойдет преподобный, и тот видел его, что он сначала близ платана немало времени размышлял о чем-то, потом пошел к церкви св. Георгия, и с таким известием наблюдавший возвратился.

После этого Никита, как всем почти сделалось известным, пришел к мечети, находящейся вне города, которая называется по-гречески Святая София, а по-турецки мечеть Ахмат-паши; при ней живет духовный магометанский учитель, имеющий при себе учеников. К одному из них, хромому, подошел преподобный и, сделав обычное приветствие, сел возле него и спросил: отчего он хромает и почему не старается быть уврачеванным.

– Невозможно уврачевать меня, – отвечал тот, – ибо таким родился я.

Преподобный говорит: очень удобно исцеление твое, если только захочешь послушаться меня.

Тот, с удивлением смотря на странного, спросил: в чем тебя послушаться?

– Веруй в Иисуса Христа – единого истинного Бога, и тотчас, как крещен будешь в веру христианскую, обещаю тебе со всей верностью, что получишь во всем здоровье и хромоты твоей следа не останется.

Когда выслушал это хромой, ничего не отвечая поспешно удалился к учителю своему с извещением, что пришел такой-то монах и сказал ему то и то. Господин позвал его к себе и расспрашивал, откуда он и зачем говорил так ученику его? Блаженный объяснил, что он из Албании и ходит для проповедания веры христианской, которая одна есть истинная, и кто примет ее, тот не только спасется и пойдет по смерти в Царство Небесное, но и здесь получит всякую благодать от Христа, единственного истинного Бога. «Поэтому-то я, видя ученика твоего в таком жалком положении, посоветовал ему веровать во Христа для получения и телесного здоровья, и по смерти – Царства Небесного». После такого объяснения господин немедленно послал за человеком от начальника города и, передавая преподобного в руки его, сообщил, что он говорил против веры их, и велел доставить его господину своему. Градоначальник спросил, зачем он так открыто осуждает исповедание их и учит магометан веровать во Христа. Священноинок Никита так же уверенно отвечал, как и учителю. Тот дивился дерзновенному ответу его; не в силах же будучи возражать ему, велел тотчас отвести на конак княжеский с извещением Исух-бея, сына Измаил-бея, господина места, который и присудил приведенного заключить в темницу. На другой день позвал его к себе и допрашивал подобно учителю и правителю города; после такового же ответа, какой дан был двум первым, его снова отвели в темницу, а Исух-бей пригласил первого законоучителя магометан, к которому питали великое уважение не только простые турки в городе, но и начальники, и сообщил ему, чему учит Никита.

Законоучитель, выслушав Исух-бея, на следующий день, 2 апреля (в Великий четверток) пригласил всех знатных и образованных ревнителей веры своей; по приведении исповедника Христова, велели ему садиться; подали по восточному обычаю кофе. Потом судья сказал:

– Калогер (монах)! Зачем ты ходишь и учишь магометан оставлять веру их и веровать во Христа? При таком поведении ты кажешься вышедшим из ума».

– Нет, – отвечал блаженный, – благодатью Христовой я не выходил из ума, но ревность по истинной вере, которую я исповедую, побудила меня идти на проповедание ее и вам, чтоб вы оставили прелесть свою и уверовали во Христа, Иже един есть истинный Бог, Создатель неба и земли и всего, что на них, Который сошел с небес на землю и сделался человеком, родившись от Приснодевы Марии для спасения нашего, и научил нас чрез священное Евангелие всем истинным догматам о Боге, как веровать в Него. Он даровал людям откровение о Божественных Его действиях и свойствах и какую славу мы будем иметь в будущей жизни и блаженство; потом Он пострадал, был распят и умер за нас, чтоб освободить от прелести и власти диавольской, которой мы подлежали чрез грех праотца Адама; и в третий день воскрес и собрал снова Божественных Своих учеников и апостолов, рассеявшихся во время страдания Его, утешал их и, уверив в Божественном воскресении Своем, повелел им идти во весь мир проповедать Бога истинного, говоря, что кто уверует в учение их и крестится, спасен будет, а кто не уверует, осужден будет на вечное мучение по смерти за свое неверие. Когда прошло сорок дней от воскресения Его, Он вознесся опять на небеса в виду всех учеников и апостолов, и на десятый день по вознесении Своем послал Пресвятого Духа на апостолов, и просветил их так, что они узнали все языки человеческие, почему вышли и проповедали во всем мире. Итак, истину эту я и пришел проповедать вам, чтобы вы уверовали и не мучились вечно по смерти.

Судья спросил:

– Эта вера ваша как проповедана и утверждена?

Исповедник отвечал:

– Проповедана одним изложением правых догматов двенадцатью безоружными бедными людьми, какими были апостолы Христовы, и утверждена чудесами. И несмотря на то, что гонима была столькими мучителями, которые старались уничтожить ее в мире, она победила наконец всех силой Христовой, всех противившихся ей, распространилась во все мире, сохранилась непобедимой и непотребимой доныне и будет храниться до конца мира, по определению Христа, Который основал и утвердил ее.

– Но ты, который вышел на проповедь о Христе, имеешь богатство и силу приневоливать и побуждать людей к уверованию в Него?

– Вера христианская не нуждается в богатстве и насилии, но более в бедности и безоружии, как я уже сказал; как она была проповедана, так и теперь проповедуется.

– Можешь ли и ты сотворить чудо, как Христос и апостолы?

– Нет, я грешен и недостоин.

– Как же ты вышел проповедовать о Христе, когда нет у тебя силы и чудес не можешь творить?

– Вера наша теперь утверждена во всем мире, и чудеса и истина догматов ее сияют явно для всех, кто не закрывает самовольно глаз своих для познания оной.

Тогда некоторые из находившихся там турок сказали исповеднику:

– Может быть, тебя, калогер, говорить то, что говоришь, кто-нибудь из здешних горожан заставил – или епископ, или монахи, священники или купцы?

– Нет, – отвечал им священноинок Никита, – я никого не видал из них и вовсе не знаком с ними; от себя я подвигнулся на это, как сказал прежде, для проповедования вам веры Христовой.

– Так как ты признаешь правой веру свою и исповедуешь Иисуса Богом, то о нашем пророке как думаешь? – сказал судья.

– Мы, христиане, не почитаем его за пророка; знаем только, что он был вначале купец, богатый человек, а потом провозгласил себя пророком пред своими, и когда поверили некоторые, открыл войну вместе с последователями своими, и этим способом принудил и прочих принять его за пророка и веровать учению его, и таким образом мало-помалу утвердил веру свою насилием, войной.

– Итак, поелику ты не принимаешь его за пророка, то иначе как мыслишь о нем?

– Чистосердечно говорю вам: я считаю его за обманщика и чувственного диавола.

– Калогер! Видится, что ты невежа. Я стараюсь освободить тебя, а ты своими жестокими словами навлекаешь на себя смерть.

– Я желаю этого и на это самовольно пришел, чтобы принесть себя в жертву за любовь Владыки и Бога моего Иисуса Христа; только жалею о вас, что находитесь в неверии, и особенно тебя, господин; будучи столь стар и опытен, так что все почитают тебя за рассудительного, умного человека, не познал ты столько времени истины, но находишься в прелести сам и другим сообщаешь оное прелестное учение верования вашего.

Когда высказал это преподобный, все были посрамлены и полные гнева и мщения удалились молча. Судья сообщил обо всем Исух-бею, который тогда же приказал посадить блаженного в темницу; там он оставался до Великой субботы: в этот день около полудня просил мученик быть приведенным к Исух-бею на несколько слов; тот согласился. Явившись к нему, Никита сказал: «Что держишь меня всуе в темнице и теряешь время? Ты понял меня, поэтому делай одно из двух: или умертви меня, или освободи, чтоб я пошел и отпраздновал завтра с прочими братьями моими христианами великий праздник Воскресения Господа нашего Иисуса Христа». Исух-бей, выслушав это, приказал возвратить исповедника в темницу. Когда мученик входил в дверь, ведший толкнул его так сильно, что преподобный упал коленопреклонно внутрь, причем страж всячески ругал его по своему варварскому обычаю. Таким образом, священноинок Никита пробыл в темнице до ночи Великой субботы.

От начала и до конца заключения он вытерпел жестокие мучения; в один вечер темничный страж принес зажженную сальную свечу и долго держал у ноздрей Никиты; знаки опаления видны были и по кончине на лице его. Еще верно узнали мы от знатного христианина, имевшего свободный вход к князю[95], а тот христианин узнал от искреннего своего друга из албанцев, что тиранили мученика следующими пытками: на голову надевали железный венец[96], вонзали иглы под ногти пальцев, вешали за ноги вниз головой, опаляли тело; все это великодушно претерпел мученик.

В вечер Великой субботы, около двух часов от заката солнца, Исух-бей приговорил страдальца к смерти чрез повешение. Итак, вывели его из темницы и с биением и заушениями привели в часть города, называемую Черях-базар, и там надели ему петлю на шею; между исполнителями казни был цыган, которому велели нагнуться, чтобы ступил мученик на плечи для поднятия, но он счел себя недостойным ступать на человека, почему поставили на стремя, затянули петлю и подняли просящего у всех прощения и прощающего всех. Такова была мученическая кончина священноинока Никиты!

Близ места казни находится церковь Архангела Михаила; иеродиакон ее, вышед из кельи своей, увидел большой свет, который освещал всю окрестность; также одна знатная старушка видела в ту ночь весь город освещенным. Тело священномученика оставалось на виселице три дня до вторника Св. Пасхи, без изменения лица его и других членов; по кончине тело было желтое, таким было и в следующие дни, и обращено было лицом к востоку. Вешавшие взяли всю его одежду, оставив его совсем нагим, но на другой день прикрыли рогожей, быть может по просьбе некоторых христиан. На третий день Пасхи утром из язвы на большом пальце правой ноги начала течь кровь и текла весь день, заняв немалое пространство земли; многие из христиан, по благоговению, собирали мученическую кровь вместе с землей. В тот же день к вечеру дано было христианам позволение от Исух-бея снять Никиту и предать погребению, что и сделано ими; погребли страдальца позади церкви св. Николая, возле городского странноприимного дома, на особом месте. Скончался священномученик 4 апреля 1808 г.

Еще узнали мы о святом следующее, что, думаем, было в обнаружение приятого Богом страдальческого его подвига.

Купец, родом из Сереса, живущий в Солуни, зять тамошнего именитого архонта, прибыв на свою родину во время заключения св. Никиты в темнице и услышав о дерзновении его и страдании, не хотел почитать его мучеником.

– Нет необходимости, – говорил он, – выходить ныне на мученичество, когда нет никакого преследования христианской веры.

Раз он в таком помысле сомнения заснул и стал кричать как испуганный, так что бывшие в доме проснулись от крика. Утром он рассказал, что во сне видел, будто он находится в церкви пред иконой Владыки Христа, от Которого услышал громко произнесенные ему три раза слова:

– Веруй несомненно о Никите, что он – истинный мученик Мой.

Услышав это, купец пал наземь и возглашал с трепетом:

– Верую этому, верую, – и тотчас проснулся. Помещаю и это, как слышал.

В лето от спасительного воплощения Христова 1809, 19 февраля.
Иеромонах Константий, проигумен обители Илиокалеос, удостоверяю в истине вышерассказанного своей подписью.
Николай Сеианос, врач и чадо искреннее Восточной Церкви, свидетельствую.

Из службы священномученику Никите

Тропарь, глас 1: Плотская увядив двизания вся, молитвою и стоянием всенощным, воздержанием же и слезами, безстрастия достигл еси, славный Никито, и Христа с дерзновением проповедав, твердо за Него пострадал еси, священномучениче. Слава Давшему тебе крепость, слава Венчавшему тя, слава Действующему тобою всем исцеления.

Кондак, глас 4. Подобен: Вознесыйся на крест:

Всеоружием креста огражден, к подвигом вольне изшел еси, не убоявся, богогласе, вражиих прещений, с ревностью же веру исповедуя, не престал еси, дондеже мучения искус прошел еси весь, и почести победы, Никито, получил еси.

Икос: Добляго оружника и таинника Спасова, Никиту по достоянию священными песньми воспоим, братие. Сей бо непобедимый силою Божиею укреплен, мужески безстудных агарян посрами нечестие, и благодерзновенно Христа, превечнаго Бога, проповедуя не преста, дондеже мук вся виды прейде твердо, и почести победы получи.

Молитвами святого священномученика Никиты, Христе Боже, управи и нашу жизнь во славу имени Твоего святого, ныне и присно, и во веки веков. Аминь[97].

 

Память преподобного Феоны, митрополита Солунского[98]

Богоносный отец наш Феона сначала подвизался в обители Пантократора, проходя в ней должность чередного священника, что видно и из жития св. преподобномученика Иакова Иверского. Потом, облобызав безмолвие, он соединился на подвижническом поприще с этим преподобномучеником, подвизавшимся в то время в Иверском скиту честного Предтечи. Когда же божественный Иаков пошел в мир проповедовать слово Божие, последовал за ним и Феона вместе с другими и был с ним неразлучен почти до самой мученической его кончины. После страстотерпческой кончины своего старца он был предстоятелем и пастырем в монастыре святой Анастасии Узорешительницы, находящемся близ Солуни, а потом, наконец, был возведен и на кафедру митрополитскую в Солуни. Святые мощи его и доныне находятся целыми в вышеназванном монастыре святой Анастасии. (Смотри о нем в житии св. преподобномученика Иакова и учеников его диакона Иакова и Дионисия, 1 ноября).

 

6 АПРЕЛЯ

Житие преподобного и богоносного отца нашего Григория Синаита[99]

Божественный Григорий родился в Азии, в местечке Кукулы. Оно лежало близ Клазомен[100]. Родители его были богаты, а что всего выше и необходимее – добродетельны. В приличное время возраста он был хорошо образован – как во внешнем любомудрии, так, особенно, в истинах Священного Писания. Это было в царствование старшего Андроника Палеолога. Турки тогда уже теснили Азию, грабили селения, и, между прочим, – родину святого Григория, которого в числе других христиан и вместе с родителями и родными его увлекли в плен, в Лаодикию, где, по милости Божией, дано им было позволение от варваров посещать церковь лаодикийских христиан. Лаодикийцы тронулись несчастным положением своих братий. Чтобы облегчить тяжкое их иго, они умолили турок даровать пленным свободу, предложив взамен того денежный выкуп. Неверные обольстились сребренниками – и пленные христиане получили свободу и право располагать собой по собственному желанию. Тогда божественный Григорий удалился на Кипр, в короткое время обратил на себя внимание кипрян и своими естественными внешними и внутренними совершенствами заставил почти всех любить себя и уважать, ибо он был от природы благообразен, а внутренняя его лепота еще превосходила внешнюю.

Бог, знающий сущия Своя (2 Тим. 2, 19) и поспешествующий им во всем благом, устроил божественному Григорию сойтись на острове Кипре с одним добродетельным иноком, пребывающим в безмолвии. Святой Григорий тотчас же с великой радостью явился к нему в уединение и скоро облечен был им в иноческий ангельский образ. Безмолвствуя с этим иноком и питаясь духовными его беседами, он скоро сделался искусным в иноческой жизни. Отсюда, ища больших подвигов, удалился он на Синайскую гору и там принял на себя великий ангельский образ. В непродолжительное время он удивил и изумил тамошних подвижников своей безплотной ангельской жизнью: пост его, бдение, всенощные стояния, непрестанные псалмопения и молитвы превосходили всякое описание. Казалось, он спорил с природой, желая вещественное тело свое сделать невещественным, – так что самые тамошние подвижники, удивляясь его подвигам, обыкновенно называли его безплотным. «А о корне всех добродетелей – послушании его и глубоком смирении – я затрудняюсь и писать, чтоб нерадивым не показалось, будто говорю ложь», – пишет составитель жизнеописания божественного Григория[101]. Но так как молчать об истине – значит грешить против нее, то я должен рассказать, что слышал от преданного ученика его, Герасима. По словам этого блаженного, божественный Григорий всякое служение, назначаемое ему предстоятелем, исполнял без всякого отлагательства и со всем усердием, всегда представляя себе, что на дело его взирает Сам Бог. Между тем, при всех своих послушаниях, он никогда не оставлял и обычных своих молитвословий. Обыкновенно делал он так: ввечеру, получив благословение от настоятеля, входил в свою келью и запирал за собой дверь – здесь коленопреклонения, псалмопения, воздеяния рук к Богу с устремлением всего ума к Нему продолжались до удара к утрени; с первым ударом к утренней службе он первый стоял уже у двери церковной, пришедши же в церковь, никогда не выходил из нее прежде окончания службы, и притом, вошедши в храм первым, выходил из него всегда последним. Пища его состояла из небольшого количества хлеба и воды – и только для того, чтоб можно было жить. Назначено ему было служение в поварне. Более трех лет трудился он в этом тяжелом послушании: кто может достойно восхвалить чрезвычайное его здесь смирение? Но всегда думал, что служит не человекам, а ангелам и место службы своей почитал Божиим святилищем и алтарем. Надобно сказать, что преподобный был весьма искусен и в каллиграфии. Но при всех своих занятиях телесных он не оставлял и занятий умственных. Чтением Священного Писания и других благочестивых книг занимался он едва ли не более всех тамошних отцов, а познаниями превосходил почти всех их. При занятиях своих он имел еще благочестивое обыкновение восходить на святую вершину Синая для совершения там благоговейного поклонения, на месте тех древних славных и великих чудес.

Мог ли доброненавистник равнодушно смотреть на святого Григория, видя таковые его подвиги? Чтоб воспрепятствовать святому на пути его к совершенству, он успел посеять плевелы смущения между сподвижниками Григория и возбудить в них страсть зависти. Григорий, как ученик кроткого и смиренного Иисуса, заметив в них эту преступную страсть, тайно удалился из монастыря и взял с собой сего, достойного всякой чести, Герасима. Герасим был родом с острова Эврипа и находился в родстве с владетельным его князем, но, презрев мир со всем суетным его блеском и славой, удалился на гору Синай. Здесь он узнал божественного Григория и, удивляясь чрезвычайным его подвигам, прилепился к нему и сделался одним из учеников его. При помощи Божией и он восшел на высочайшую степень делания и созерцания, так что после великого Григория сделался для многих примером жизни подвижнической.

Итак, удалившись с Синая, они пришли в Иерусалим, на поклонение животворящему гробу. Потом, обошедши все тамошние святые места и благоговейно поклонившись им, отправились судном в Крит и пристали в месте, называемом «Хорошие пристани». Преподобный, не желая тратить напрасно время, стал отыскивать со всем тщанием какое-нибудь безмолвное место, вполне пригодное для уединенной жизни. После немалых трудов нашли они по желанию своему пещеры и там с радостью поселились; и стали продолжаться подвиги святого Григория, в сугубой против прежнего мере, так что на Григории, в собственном смысле, оправдались слова царепророка: аз яко сено изхох, колена моя изнемогоста от поста; и плоть моя изменися елеа ради (Пс. 101, 12; 108, 24). Действительно, лицо его от безмерного воздержания сделалось желто, члены иссохли и едва были способны двигаться. При всем том блаженный этот о Боге труженик имел пламенное желание обрести какого-либо духовного старца, который бы мог наставить его в том, чего на пути к совершенству духовному не успел он еще достигнуть. Скоро Господь призрел на святое желание верного Своего раба и устроил дело Своим премудрым образом. Чрез особое откровение извещается божественный Григорий об одном отшельнике, безмолвствовавшем в той стране, – старце опытном в делании и созерцании, по имени Арсений. Будучи движим Духом Божиим, Арсений сам приходит в келью святого Григория. С радостью принимает гостя святой Григорий. После обычной молитвы и приветствия умозрительный этот старец повел разговор, как бы из некоей Божественной книги, о хранении ума, о трезвении и внимании, об умной молитве, об очищении ума посредством творения заповедей, о возможности сделать его световидным и о многом другом. После такой беседы он спросил святого Григория:

– А ты, чадо, какого рода употребляешь делание?

Тогда божественный Григорий рассказал ему о себе все со дня почти своего рождения. Божественный Арсений, знавший уже очень хорошо путь, ведущий человека на высоту добродетели, сказал ему:

– Все, чадо, о чем ты рассказал мне, богоносные отцы называют деланием, а не видением (qewria – видение, созерцание).

Услышав это, блаженный Григорий тотчас падает к ногам его и усердно просит, заклиная даже именем Божиим, научить его умному деланию и объяснить ему созерцание. Божественный Арсений, не желая скрывать талант, данный ему от Бога, со всей охотой согласился исполнить просьбу преподобного и в непродолжительное время научил его всему, что сам богато принял от Божественной благодати. При этом открыл он Григорию, сколь многообразны и неисчислимы козни врага нашего спасения, – т.е. рассказал ему о том, что случается с упражняющимися в подвигах добродетели от человеконенавистников-демонов и от завистливых людей, которых употребляет лукавый в качестве орудий своей злобы.

Получив такие безценные уроки от божественного Арсения, святой Григорий прибыл на святую Афонскую Гору. Желая видеться со всеми святогорскими отцами, воздать им подобающее поклонение и сподобиться святых молитв их и благословения, он обошел все тамошние монастыри, скиты, кельи, – также пустыни и места непроходимые. Общаясь с святогорскими отцами, он видел между ними подвижников, весьма украшенных деятельными только добродетелями; когда же вопрошал их, упражняются ли они в умной молитве, трезвении и блюдении ума, – они ему говорили, что и не знают, что называется умной молитвой, или хранением ума и трезвением. Обозревши всю Святую Гору, пришел он в скит Магула, лежащий близ обители Филофеевской[102], и нашел там трех монахов – Исаию, Корнилия и Макария, которые упражнялись не только в делании, но и в созерцании. Здесь построил он кельи для себя и для учеников своих – и келью для себя поставил в некотором расстоянии от келий учеников, чтобы ему всецело погружаться в одном Боге, чрез умную молитву и быть Им постоянно занятым, – т.е. чтобы по урокам Божественного своего наставника Арсения безпрепятственно предаваться созерцанию. Итак, собирая внутрь себя все чувства, соединив ум с духом и пригвоздив его ко кресту Христову, он часто повторял: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного!», – молился с умилением и сокрушением сердца, с воздыханиями из глубины души, и орошал землю теплыми слезами, текшими, как река, из очей его. И Господь не презрел такого его моления: сердце сокрушенно и смиренно Бог не уничижит (Пс. 50, 19), – но весьма скоро услышал его, ибо воззваша праведнии, и Господь услыша их (Пс. 33, 18). Посему разгоревшись душой и сердцем и по действию Святаго Духа изменившись благим и преславным изменением, увидел он, осияваемый Божественной благодатью, что дом его был полон света. Исполнившись радости и неизреченного веселья и изливая опять потоки слез, он снедался Божественной любовью. Поистине на нем исполнилось самым делом отеческое то изречение: «Дело видения – восхождение (praxiz qewriaz epibasiz)». И так как преподобный был превыше плоти и мира, то проникся весь Божественной любовью – и с того времени этот свет не преставал освещать его: свет праведным всегда (Притч. 13, 9). «Славный этот отец на вопрос мой и соучеников моих о созерцании отвечал, – говорит составитель жизнеописания святого Григория.

– Тот, кто возвышается к Богу благодатью Святаго Духа, видит, как бы в зеркале, всю тварь световидной – аще в теле, аще кроме тела, не вем (2 Кор. 12, 2), по словам Божественного Павла, – видит до тех пор, пока не встретится с каким-нибудь препятствием во время созерцания, заставляющим его прийти в самого себя.

Однажды, видя его выходящим из своей кельи с радостным лицом, я в простоте сердца спросил его о причине такого явления. Приснопамятный этот муж, как чадолюбивый отец, отвечал мне так:

– Душа, прилепившаяся к Богу и снедаемая любовью к Нему, восходит выше творения, живет выше видимых вещей и, наполнившись вся желанием Божиим, никак не может укрыться. Ведь и Господь обещал ей, говоря: Отец твой, видяй втайне, воздаст тебе яве (Мф. 6, 6), и опять: да просветится свет ваш пред человеки, яко да видят ваша добрая дела и прославят Отца вашего, Иже на небесех (Мф. 5, 16), ибо тогда сердце прыгает и веселится, ум бывает весь в приятном волнении, лицо весело и радостно, – по словам мудрого: сердцу веселящуся, лице цветет (Притч. 15, 13).

Потом я снова спросил его:

– Божественный отче! Объясни мне, по любви к истине, что такое душа и как она созерцается святыми?

Выслушав мой вопрос, он ласково и, по обыкновению его, с некоторым понижением голоса отвечал мне так:

– Возлюбленное чадо мое духовное! Высших себе не ищи, и крепльших себе не испытуй (Сир. 3, 21), – потому что ты, будучи еще младенцем, т.е. несовершенным, не можешь переварить твердейшую пищу, т.е. понять предметы, превышающие силы твои, – как и пища совершенных мужей не полезна нежным младенцам, нуждающимся в молоке.

А я, припавши к ногам его и крепко ухватившись за них, еще настойчивее просил объяснить мне столь важный предмет. Согласившись на усиленную мою просьбу, он сказал мне кратко:

– Кто не увидит воскресения души своей, тот не может узнать в точности, что такое умная душа.

Но я, обращаясь к нему с должным благоговением, снова предложил вопрос:

– Открой мне, отче, достиг ли ты в меру сего восхождения, – т.е. узнал ли, что такое умная душа?

– Да, – отвечал он мне с великим смирением.

– Ради любви Господней, научи же и меня этому, – стал я после сего смиренно просить его, – это может принести душе моей великую пользу.

Тогда Божественный сей и по всему досточтимый муж, похвалив мое усердие, преподал мне следующее:

– Когда душа употребляет все свое усердие и подвизается посредством деятельных добродетелей, при должном рассуждении, – тогда она низлагает все страсти и подчиняет их себе. А если страсти покорены, – ее окружают естественные добродетели и следуют за ней, как тень за телом, – и не только следуют, но и учат ее, и наставляют тому, что выше естества, – учат как бы восхождению по духовной лествице. Когда же ум благодатью Христовой взойдет к тому, что выше естества, тогда, просвещаемый сиянием Святаго Духа, он простирается к ясному видению – тогда, сделавшись выше самого себя, по мере данной ему от Бога благодати, весьма ясно и чисто видит сущность вещей, и уже совсем не так, как умствуют о том внешние мудрецы, кидающиеся только за тенью вещей, а не старающиеся, как должно, следовать существенному действию природы. Ведь и Божественное Писание говорит: осуетилось несмысленное их сердце, и глаголющеся быти мудри, объюродеша (Рим. 1, 21. 22). Потом душа, принявшая обручение и благодать Святаго Духа, по причине множества видений, какие она видит, мало-помалу оставляет прежние и переходит к высшим и Божественнейшим, – как говорит апостол Павел: задняя забывая, в предняя же простираяся (Флп. 3, 13), – и таким образом поистине отбрасывает всякую боязнь и страх и, прилепившись любовью к Жениху Христу, видит, что природные ее помыслы совершенно умолкают и, по описанию святых отцов, остаются позади. Достигнув безвидной и неизглаголанной красоты, она теперь, осияваемая светлым сиянием и благодатью Святаго Духа, беседует только с Богом, а просветившись этим безпредельным светом и имея стремление к одному Богу, она, по причине чудного и нового своего изменения, совсем уже не чувствует смиренного, земного и вещественного своего тела, ибо является чистой и светлой, без всякой примеси вещественного пристрастия, – является существом (jusiz) собственно умным, как был, до грехопадения, родоначальник наш Адам. Он сперва был покрыт благодатью безпредельного света, а потом, по причине горького преступления, обнажился от светоносной этой славы.

Ко этому божественная сия глава присовокупила:

– Человек, чрез трудолюбивое упражнение в умной молитве достигший столь дивной высоты и увидевший чисто собственное свое усмотрение, в какое он пришел благодатью Христовой, уже видел и воскресение души своей прежде чаемого общего воскресения – так что душа, таким образом очистившаяся, может говорить с божественным Павлом: аще в теле, аще кроме тела, не вем (2 Кор. 12, 2). Но вместе с тем она и недоумевает, и изумляется тому, и взывает с удивлением: о глубина богатства, и премудрости и разума Божия! яко неиспытани судове Его, и неизследовани путие Его (Римл. 11, 33).

О таких-то предметах сподобился я слышать от пребожественного этого отца!

Что сказать теперь об учениках сего преподобного отца? Достойно возвестить о всех их подвигах и ангельской их жизни я не нахожу в себе довольно силы; скажу лишь кратко – что по наставнику можно отчасти судить и об учениках его.

Первым его учеником был святой Герасим. Он, как мы выше сказали, происходил из Эврипа и после пользовался еще наставлениями святейшего патриарха Исидора. Этот новый Герасим был, можно сказать, отсветом древнего, Иорданского. Как тот шел путем апостольским и дикую пустыню Иорданскую превратил в многолюднейшую страну, населив ее земными ангелами, так и этот, исполнившись Божественной благодати и быв просвещен от Бога, является в Элладу и обходит апостольски всю ту страну, насыщая сладчайшим учением о добродетели всех алкавших и жаждавших там слова Божия. Не упустил он здесь, подобно иорданскому Герасиму, в многолюдной сей пустыне, основать и много убежищ благочестия и чистоты и преподать насельникам их подобающие правила высокой нравственности для достижения первозданной чистоты человека. Подвизаясь таким образом и сподобившись здесь уже зреть славу, преуготованную избранным Божиим, он отошел ко Господу наслаждаться сей славой – уже не на краткие мгновения, а навсегда.

Второй ученик преподобного был Иосиф, соотечественник Герасима. Иосиф не имел высокого внешнего образования, но, будучи богат внутренней, истинной мудростью, даруемой от Святаго Духа, подобно оным славным рыбарям, победившим царей и царства, посрамившим мудрецов мира, громил латинских умников. Праведная его ревность по православию послужила крепким оплотом для православных христиан против злословия латинян и утвердила многих из них на пути святой истины. Но о всех его трудах и подвигах в пользу Церкви, о великодушии в несении своего креста и о прочих сокровенных и явных его добродетелях составитель этой биографии не нашел себя в состоянии рассказать надлежащим образом. Потому и нам остается только с благоговением дивиться чудному во святых Своих Богу и величать Его угодников.

Далее блаженный биограф святого Григория просит нас выслушать о третьем ученике сего святого – о некоем чудном авве Николае. Николай был родом из Афин и достиг уже старости, когда державший в то время скипетр Греции царь Михаил Палеолог по политическим расчетам увлекся к суемудрию римской церкви. Отступив сам от чистоты православия, царь старался и всех своих подданных увлечь за собой в ту же бездну погибели. Но когда божественный Николай стал безбоязненно проповедовать в отечестве своем слово Божие и учил народ хранить православие – не принимать гнилых догматов латинских, – Палеолог послал к нему латинских мудрецов для убеждения принять западное зловерие – и послал с обыкновенными латинскими доказательствами – лестью, бичом и мечом. Жестокосердные безчеловечные слуги, встретив со стороны его сопротивление, связали его, наложили на него цепи, обрили честную его браду, били его без милосердия палками, попирали ногами и безжалостно влачили по улицам. Но страдалец Христов и эти, и другие скорби, как то: ссылки, расхищения его имения, заключения в темницы, переносил, славя и благодаря Бога. Но скоро эта гроза прошла. Когда, по смерти царя Палеолога, невеста Христова – Церковь Божией милостью стала опять наслаждаться глубоким миром, бывший в то время святейший патриарх Иосиф употреблял всевозможные способы рукоположить божественного Николая в архиерея, но тот по своей скромности и глубокому смирению уклонился от этой высокой иерархической чести и, любя безмолвие, удалился на святую Афонскую Гору. Тогдашний прот Святой Горы, видя его украшенным всеми видами добродетели, сделал его против воли экклесиархом в честном Карейском храме. Но спустя немного времени он встретился с чудным Григорием – и, лишь только услышал сладчайшую его беседу, со всем усердием души тотчас же сделался учеником его, ибо как магнит с неизреченной от природы силой влечет к себе железо, так и божественный учитель наш Григорий душеполезными своими словами (которые всякий мудрый не погрешит, если назовет словами жизни вечной), привлекал к себе видевших его и беседовавших с ним. И как было во время земной жизни нашего Искупителя – лишь только увидел Его Андрей, тотчас оставил Предтечу Иоанна и следовал за сладчайшим Иисусом – так часто случалось и во время божественного Григория. Стремившиеся к высоте добродетелей, усматривая, что он достиг крайнего благоговения, невозмутимого спокойствия и тишины и полного просветления души, немедленно оставляли прежних свои старцев и, притекая к нему, подчинялись ему совершенно. Так поступил и досточтимый этот Николай, несмотря даже на преклонность своих лет. Под мудрым и Божественным водительством святого Григория он скоро сделался искусным во всякой добродетели, а смирением даже и превзошел всех своих собратий и соучеников.

Потом жизнеописатель святого Григория повествует еще о некоем досточудном ученике его Марке. Марк отечеством своим имел Клазомены; пришедши в возраст, принял иноческий образ в монастыре Исаака, который был в Солуни, а чрез некоторое время прибыл на святую Афонскую Гору и здесь подчинил себя святому Григорию. Стяжав умную молитву и трезвение, он был, так сказать, сокровищницей и хранилищем всех добродетелей и деятельных, в особенности же отличался смирением и послушанием, которое оказывал не только предстоятелю, но и всему братству, и даже служил странным как раб. Посему, удивляясь ему, все хвалили его и питали к нему любовь и расположение. Священнолепный вид его дышал каким-то духовным благоуханием и имел чудное на других влияние, так что увидевший его один раз чувствовал в своей душе некое освящение и влечение к смиренномудрию Маркову и этого чудного Марка брал себе в образец добродетели. Пришедши даже в глубокую старость, божественный Марк возлагаемые на него послушания исполнял с великой радостью и усердием. Проходя, например, службу повара, он никогда не показывал отягощения или нерадения. Посему и Бог, призирающий на кротких и смиренных сердцем, наградил его глубоким душевным миром, невозмутимой тишиной сердца, исполнил неизреченной радостью и весельем – или, иначе сказать, Марк сделался светлейшим органом Святаго Духа, обителью Триединого. Пример сего божественного Марка служил назиданием для многих. Многие, видя его подвиги и слушая благодатную его беседу, получали себе обильную душевную пользу. В числе назидающихся ангельской его жизнью был и я, и притом преимущественно пред другими, ибо, будучи сожителем ему почти до самой его смерти, я пользовался самой искренней его дружбой. У нас была как бы одна душа в двух телах и мы не знали, что мое, что его. Отсюда выходило то, что кто называл Каллиста, тот вдруг прибавлял к нему и Марка, и опять, кто говорил о Марке, тот видел в нем и Каллиста. Все отцы, обитавшие там в скиту, смотрели на наше единомыслие, какое мы имели между собой благодатью Христовой, как на похвальный пример, – и если когда, по зависти диавольской, случалось некоторым из них вступать в разногласие между собой, тотчас приводили они себе на память нас – и разногласие исчезало.

Божественный отец наш Григорий благословил быть такому между нами единомыслию до кончины нашей и, движимый благодатью Святаго Духа, присовокупил, что если мы будем находиться в этом единении духа, то удостоимся Царства Небесного. Такое наше дружество продолжалось целых 28 лет. Пред смертью своей Марк вынужден был по болезни перейти из скита в лавру и оставаться там до своей кончины, но телесное разлучение наше никогда не нарушало духовного нашего единения. Блаженный Марк, ежедневно восходя от силы в силу, стал на высшей степени совершенства, так что должным образом и рассказать о всех его добродетелях невозможно. И то, что я о нем повествую, делается мной против его воли, ибо он по смирению своему заповедал мне не говорить о его добродетелях. Но так как похвала святых относится к Богу, то я, для душевной пользы и назидания других, и счел справедливым не молчать о подвигах его.

– Скажу, – говорит блаженный патриарх, – еще об одном достойном похвалы ученике святого Григория – Иакове. Он наставлениями и водительством божественного Григория достиг такой высоты добродетелей, что удостоился принять и сан архиерейства, – сделался епископом епархии Сервион. Не умолчу и о чудном Аароне. Он был лишен телесного зрения, поэтому святой Григорий весьма много сострадал ему. Божественный Григорий объяснял Аарону, что слепота телесных очей не только очищает душевные, но и дарует вечный свет тем, которые переносят ее с благодарностью, надеясь во всем несомненно на Бога, и что когда мы помощью и благодатью Божией очистим сердца наши посредством горячей и постоянной молитвы, тогда просвещается наш ум и разум, которые в душе как бы два ока. А если просветятся и отверзятся очи души нашей, то человек, сделавшись в Боге духовным, видит естественно, как видел и Адам прежде своего преступления. Объяснял ему святой Григорий и падение нашего праотца, и восстановление его в первобытное совершенство. Слушая эти и подобные этим наставления и слагая их в сердце своем, Аарон с глубоким сокрушением сердца просил Бога так: «Господи Боже мой! Низу склонившегося воздвигнувший, словом единым расслабленного стягнувший и очи слепого разверзший, воздвигни и меня неизреченным Твоим благоутробием и погрязшую в тине греха окаянную мою душу не презри и не дай ей погрязнуть во рве отчаяния, но, как щедрый, отверзи очи сердца моего, всели в него страх Твой, дай мне разуметь заповеди Твои и творить волю Твою!» И не вотще была такая смиренная и из глубины души молитва слепца: он был услышан Богом, и очи души его просветились так, что он не нуждался более и в зрении телесном. Теперь не нужен уже стал ему и вожатый в пути. Мало того – он видел действия других даже на далеком от себя расстоянии. Раз они ходили с вышесказанным Иаковом к одному монаху. Будучи еще далеко от кельи этого монаха, Аарон, просвещенный свыше, сказал Иакову: «Монах, к которому мы идем, держит в руках своих священное Четвероевангелие и читает какое-то зачало Евангелия». Пришедши в келью монаха и испытав с точностью, нашли, что предсказанное Аароном было истинно. Но это только малое из многого.

Нельзя не упомянуть и о других учениках преподобного – Моисее, Логгине, Корнилии, Исаие и Клименте. Все они, под мудрым отеческим водительством святого Григория украсившись и деланием, и видением, потом сами приобрели себе много учеников и мирно почили, предав души свои в руце Божии.

Так как я вспомянул уже о чудном Клименте, то полезно будет рассказать немногое из того, что даровал ему Бог. Климент был родом из Болгарии и на родине имел должность пастуха овец. В одну ночь, находясь на страже своей, он, подобно тем древним пастырям, сподобился особенного посещения свыше – увидел некий чудный свет, сиявший над его безсловесными и над всем пастбищем. Климент в это время был полон и радости, и вместе недоумевал о видении. Он почел было этот свет за естественное рассветание, так как незадолго пред сим освещением засыпал на жезле своем. Но во время такого его размышления свет этот, на глазах у него, мало-помалу восшел на небеса и оставил после себя тьму и ночь. Вскоре после сего Климент удалился на святую Афонскую Гору и в скиту Морфину[103] подчинил себя одному монаху, простому, но благоговейному и добродетельному. Все обучение Климента у этого инока состояло только в молитве «Господи помилуй!» По прошествии немногого времени Климент был снова удостоен Божественного света и, рассказав своему старцу об этом видении, просил от него объяснения. Но старец его, не имея сам опытности в духовных предметах, пошел с ним для рассуждения об этом к божественному Григорию. Климент рассказал святому Григорию о себе все подробно и после того горячо просил Григория причислить его к благой его дружине. Преподобный, как подражатель Христу жаждая спасения всех, принял его с радостью и научил его всему, что может служить к вечному нашему спасению. Для души Климента, с течением времени сделавшейся боговидной, духовные видения уже не были непонятны. Сказывал он о себе, что сколько раз ни посылал его божественный Григорий в священную лавру, во время пения тамошними отцами – «Честнейшую…» он всегда видел светлое облако, нисходившее с неба на лавру и покрывавшее оную. Когда же кончалась песнь «Честнейшей», это облако на его глазах снова восходило со светом на небо.

Душеспасительными наставлениями божественного Григория пользовались не только его ученики, но и всякий, кто приходил к нему. Поэтому почти всякий считал великим для себя несчастьем не быть у святого Григория и не сподобиться слушать его учение. И так как слово его имело помазание, то всегда производило благотворные плоды в сердцах слушателей. Как в самое время учения великого Петра в доме Корнилия сошел на слушателей его Дух Святый, так было и с теми, которых учил божественный Григорий; это сказывали мне сами испытавшие силу его учения. «В то самое время, – говорили они, – когда святой Григорий рассуждал о чистоте души и о том, каким образом человек делается, по благодати, богом, в душах наших пробуждалось некое Божественное, неудержимое стремление к добродетели и неизъяснимая любовь к Богу». Святой Григорий побуждал упражняться в умной молитве и хранении ума как пустынников, так и киновиатов, – решительно всех.

Но доброненавистник диавол не мог быть равнодушным к таким подвигам святого Григория. Он возбудил против преподобного мнимоученых монахов – так что, движимые завистью к нему, они предприняли решительное намерение прогнать его со Святой Горы. С ними по неведению согласились и некоторые простецы и неопытные в тайнах духовных. Завистники и духовные невежды кричали божественному Григорию: «Не учи нас пути, которого мы не знаем», – разумея под ним умную молитву и блюдение ума.

Преподобный, видя разгар зависти, уступил злобе и умолчал на время. Потом, взяв с собой одного своего ученика и некоего подвижника Исаию, много пострадавшего от царя Михаила Палеолога за несогласие свое с суемудрием лжепатриарха Иоанна Векка, явился для рассуждения о своем учении в протат. Прот ласково принял их и начал дружески и косвенно замечать божественному Григорию – только не о том, зачем он учил о трезвении и умной молитве, ибо прот был не из числа завистников и духовных невежд, а о том, зачем он учил без его позволения. Но, зная чрезвычайные подвиги святого Григория и истинную высоту Божественного его учения, он оставил все и искренно подружился с ним. Беседуя с Григорием и Исаией, он говорил: «Сегодня я беседую с главами апостолов, Петром и Павлом». Недоброжелательствующие святому Григорию отцы, видя ласковый прием, сделанный ему протом Святой Горы и слыша похвалы главы иноческой своей семьи божественному учителю, убедились в истине его учения, и с того времени все вообще – и пустынники, и непустынники – с великой радостью признали и имели общим учителем божественного Григория. Но так как число приходящих к нему для душевной пользы весьма умножилось, что отнимало у него любимое им безмолвие, то он, чтоб избавиться от посетителей, решился употребить хитрость – стал переменять места своего обитания и, многократно переменяя их, удалялся иногда в самые отдаленные и непроходимые пустыни. Но горящий светильник нигде не мог укрыться: град, стоящий верху горы добродетелей, не мог утаиться от взоров, ищущих его. Желающие слышать из медоточивых его уст Божественное его учение являлись к нему везде. Поэтому, снисходя к трудам и усердию приходящих, он в самых пустынных местах, в которых оставался жить, строил кельи, в стороне от своей, чтобы поместить их.

Агаряне, громившие уже тогда Грецию, грозили истреблением и порабощением и Святой Горе. Святой Григорий, с одной стороны потому, что испытал уже железное ярмо этих варваров, как мы сказали вначале, а с другой – не желая лишиться безценного для него безмолвия, решился отправиться опять на Синай – безмолвствовать на святой вершине его. Узнав же, что не найти ему искомого спокойствия и там – ибо нечестивые сарацины огненной лавой распространились тогда по всему Востоку, – отложил путешествие и переход на Синай и, желая найти себе где-нибудь другое место, удобное для созерцательной своей жизни, посетил тогда многие места. Пробыв несколько времени в Солуни, он отправился в Митилин, а оттуда чрез Константинополь прибыл в Созополь. В окрестностях Созополя нашел было он в одной пустыне удобное для себя убежище и уже основался там, но подвергся преследованиям зависти от тамошних пустынников, и даже с опасностью лишения жизни. Не будучи в силах победить этой злой страсти ни своим великодушием, ни кротостью, он снова возвратился, чрез Созополь, в Царьград. А так как нечестивые сыны рабыни тогда немного успокоились и не тревожили Святой Горы, то он из Константинополя прибыл опять на Афон. В этом странствовании я, с другим учеником святого, был неотступным его спутником. Во время пребывания в пустыне созопольской сочинены им 150 трезвенных глав, исполненных делания и созерцания.

С неподдельным расположением и великой радостью приняли святого в лавре, куда он теперь прибыл, и прибытие его почитали духовным свои торжеством. С благословения старшей братии лавры святой вблизи выстроил несколько келий, в разных местах, для себя и своих учеников, и беседовал там с одним Богом. Когда же, по Божию попущению, агаряне снова начали утеснять Святую Гору, преподобный, не могши безмолвствовать вне лавры, вошел внутрь нее. Но многолюдная, совокупная жизнь была не по нем. Для своего созерцания он жаждал уединения, а потому, взяв с собой одного ученика, тайно вышел из лавры и отправился в Адрианополь, отсюда же удалился в одну гору, называемую «Скрытная». Здесь нашел он место, действительно удобное для своей жизни, но гора вся почти наполнена была разбойниками. Возбуждаемые завистливым диаволом, боявшимся, чтоб святой не обратил пустыню в жилище земных ангелов, они много безпокоили его. Святой Григорий не отчаивался, ибо знал, что для нагого хищники тленных вещей не опасны. Здесь услышал он о благочестии болгарского царя Александра – вследствие сего, возложив упование на Бога, всегда споспешествующего благим намерениям Своих служителей, посылает к царю своих учеников и чрез них, извещая его о себе и о своих бедствиях, просит себе, во имя Божие, помощи его и защиты от разбойников. Слух о благочестии этого царя не обманул святого Григория: чтя добродетель и добродетельных, принял он с радостью предложение святого – и сделал более, чем просил преподобный. Этот державный любитель благочестия на той горе воздвиг целую обитель со всеми к ней хозяйственными принадлежностями и все устроил в ней по-царски; послал даже святому и довольное количество денег на содержание его дружины; пожертвовал для будущего пропитания братии обители несколько деревень и одно озеро для рыбной ловли, прислал множество волов и овец и большое количество рабочего скота (Впоследствии на этой горе воссияли еще три лавры). Здесь святой мирно оканчивал остаток земного своего странствования, продолжая заботиться о благе души всех и каждого. Он горел желанием всю вселенную обогатить знанием восхождения на высоту делания и созерцания и стремился возжечь во всех пламенную любовь к этому восхождению. Поистине и о нем в некотором отношении можно сказать сии Божественные слова: во всю землю изыде вещание его и в концы вселенныя сила глаголов его (Пс. 18, 5), ибо он не только у греков и болгар, но и у сербов и дальше, если не сам, своим лицом, то, по крайней мере, чрез своих учеников, рассеивал Божественное свое учение. И силе слова его редко не уступала всякая лютость. Даже свирепых тех словесных волков – диких тех разбойников и убийц – он претворял в кротких и разумных овец и вводил их непорочными агнцами в ограду превечного Пастыря и Просветителя душ наших.

Таковы из многих некоторые подвиги святого Григория! Такова жизнь этой чудной и блаженной души! – Но настало наконец и для него время отдать общий долг смерти. Итак, труженик сей о Бозе, немного и недолго поболев, предал блаженную свою душу в руце Божии и восшел на небеса, дабы наслаждаться там всегда желаемым им в земной юдоли Христом[104], Которому слава, честь и поклонение, со Отцем и Святым Духом, во веки веков. Аминь.

 

Память преподобного Григория Византийского[105]

Преподобный отец наш Григорий родом был из Византии, а равноангельским свои житием просиял в пределах лавры св. Афанасия. Об этом отце известно только то, что он был наставником Божественного Григория Паламы в трезвенном любомудрии и что за равноангельскую высоту своей жизни удостоился принимать пищу из рук ангельских.

 

7 АПРЕЛЯ

Житие преподобного и богоносного отца нашего Нила Сорского

Великий отец Русской Церкви, по своему подвижничеству и наставлениям учитель скитской простоты и созерцательной жизни, преподобный Нил, по прозванию Майков, родился в 1433 году. О происхождении и месте рождения преп. Нила ничего не известно; однако, судя по его обширным связям с важными лицами его времени и по высокому его образованию, надо полагать, что и сам он принадлежал к роду боярскому. Правда, св. Нил называет себя невеждой и поселянином , но невеждой он мог назвать себя по глубокому смирению, а поселянином  – потому, что и родился, и жил в отчине своих предков между сельскими обитателями.

Пострижение в монашество св. Нил получил и начало иноческой жизни полагал в обители преподобного Кирилла Белозерского. Здесь он пользовался советами умного и строгого старца Паисия Ярославова, который потом был игуменом Сергиевой Свято-Троицкой лавры. Из кратких сведений о жизни преподобного Нила известно только, что он, прожив в Кирилло-Белозерском монастыре некоторое время, вместе с учеником своим и сотрудником монахом Иннокентием, из рода бояр Охлебининых, путешествовал по св. местам Востока и долго обитал на Афоне. На Святой Горе, как райская пчела, носился он по заоблачным высотам, среди афонских отцов, и подарил наше русское иночество дивным своим произведением, содержащим не вычитанные только истины скитского безмолвия, но и дознанные опытом, пройденные искусом и запечатленные опытами собственной его жизни, безстрастно-ангельской. Плодом его странствования на Святой Горе было изучение правил пустынного уединения, безмолвной молитвы и духовного трезвения. Почему, если преподобного Антония Печерского мы называем первоначальником иночества в России, то преподобного Нила Сорского по всей справедливости можно назвать первенцем скитского подвижничества. Любимым занятием его было, по собственному признанию, испытывать Божественные Писания, жития и учение святых отцов. Таким образом, преподобный Нил не только изучил умом и сердцем, но и в жизнь и постоянное упражнение обратил душеспасительные уроки богомудрых отцов – Антония Великого, Василия Великого, Ефрема Сирина, Исаака Сирина, Макария Великого, Варсонофия, Иоанна Лествичника, Аввы Дорофея, Максима Исповедника, Исихия, Симеона Нового Богослова, Петра Дамаскина, Григория, Нила и Филофея Синайских. На Святой Горе преподобный Нил полюбил особенно скитский образ жизни; глубоко запала в душу его любовь к уединению, поэтому, возвратясь в Белозерский монастырь, он уже не хотел жить в нем, но отошел на 15 верст от сего монастыря на реку Сорку, водрузил здесь крест, поставил сперва часовню и уединенную келью, и при ней выкопал колодезь, а когда собралось к нему для сожития несколько братий, то построил и церковь. Обитель свою учредил он на особенных отшельнических правилах, по образцу существующих доныне скитов на святой Горе Афонской. Таким образом составил первый русский скит. В новом своем скиту преподобный продолжал изучать Божественное Писание и творения св. отцов, устрояя по ним жизнь свою и учеников своих.

Историю внутренней своей жизни отчасти открыл сам преподобный в послании к одному из своих близких сподвижников, по настоятельной его просьбе. – «Пишу к тебе, – говорит он, – показывая себя: любовь твоя по Боге вынуждает к тому и делает меня безумным, чтобы писать тебе о себе. Не просто и не по случаям надобно нам поступать, а по Св. Писанию и по преданию св. отцов. Удаление мое из монастыря (Кириллова) не было ли ради душевной пользы? Ей, ради нее. Я видел, что там живут не по закону Божию и преданию отеческому, а по своей воле и человеческому рассуждению. Много еще и таких, которые, поступая так неправильно, мечтают, будто проходят житие добродетельное… Когда мы жили вместе с тобой в монастыре, ты знаешь, как удалялся я мирских связей и старался жить по Св. Писанию, хотя – по лености моей – и не успевал. По окончании странствования моего пришел я в монастырь и вне монастыря, вблизи его, устроив себе келью, жил, сколько мог. Теперь переселился я вдаль от монастыря, нашел благодатью Божией место, по мыслям моим, мало доступное для мирских людей, как сам ты видел. Живя наедине, занимаюсь испытанием духовных писаний: прежде всего испытываю заповеди Господни и их толкование – предания апостолов, потом жития и наставления св. отцов. О всем том размышляю и что по рассуждению моему нахожу богоугодного и полезного для души моей, переписываю для себя. В этом жизнь моя и дыхание. О немощи моей и лени возложил я упование на Бога и Пречистую Богородицу. Если что случается мне предпринимать и если не нахожу того в Писании, на время отлагаю в сторону, пока не найду. По своей воле и по своему рассуждению не смею предпринимать что-нибудь. Живешь ли отшельнически или в общежитии, внимай Святому Писанию и следуй по стопам отцов или повинуйся тому, кто известен как муж духовный в слове, жизни и рассуждении… Святое Писание жестоко лишь для того, кто не хочет смириться страхом Божиим и отступить от земных помышлений, а желает жить по своей страстной воле. Иные не хотят смиренно испытывать Св. Писание, не хотят даже слышать о том, как следует жить, как будто Писание не для нас писано, не должно быть исполняемо в наше время. Но истинным подвижникам – и в древние времена, и в нынешние, и во все века – слова Господни всегда будут словами чистыми, как очищенное серебро: заповеди Господни для них дороги более, чем золото и каменья дорогие, сладки более, чем мед и сот».

Новый путь жизни, избранный преп. Нилом, изумлял собой современников его. Да и, действительно, было чему изумляться, особенно для слабых. Место, которое избрал для своего скита преп. Нил, по свидетельству очевидцев его, было дико, мрачно, пустынно. Вся местность скита – низменная и болотистая. Самая речка Сорка, давшая имя угоднику Божию, едва тянется вниз по течению и похожа больше на болото, чем на текущую реку. И здесь-то подвизался русский отшельник!

Новая, дотоле невиданная на Руси, жизнь скитская, часто высказываемая душевная скорбь о порче церковных книг и старание, по возможности, исправлять их, конечно возбуждали против преподобного неудовольствие, но он терпеливо шел своим путем и был в уважении добрых святителей и Великих князей.

Преподобный Нил был на Соборе о жидовствующих еретиках в 1491 году. Сам ревнитель православия, архиепископ Новгородский Геннадий желал лично видеть и слышать суждения преп. Нила о предметах недоумений, по делу о них.

Преподобный Нил на Соборе 1508 года, рассуждавшем о монастырских имуществах, показал, до какой степени отложил он все мирские пристрастия и как стремилась душа его к одному лишь горнему. Соглашаясь с нестяжательным духом Максима Грека и других святогорцев, прежде всех предложил на соборе Нил, чтобы не было сел у монастырей и чернецы жили в пустыни и кормились рукоделием. Все пустынники Белозерские, следуя в этом заповеди отца своего св. Кирилла, поддерживали мнение великого скитоначальника, а Максим Грек даже пострадал за это впоследствии от митрополита Даниила, хотя виной гонения была вымышленная на него ересь[106]. Преподобный Иосиф Волоколамский, будучи сам строгим подвижником, держался, однако, противного мнения и приводил свидетельства Феодосия, общего жития начальника, Афанасия Афонского и настоятелей других обителей, которые имели села, и его мнение превозмогло. После преп. Нила ученик его князь Вассиан Косой также сильно поддерживал своего блаженного учителя, и с ним все святогорцы – чтобы не иметь монастырям сел, но их мнение не было принято.

В своем предсмертном завещании преподобный Нил, заповедуя ученикам бросить тело его в пустыне – в пищу зверям – или закопать его в яму с презрением, написал: «Оно тяжко согрешило пред Богом и недостойно погребения», а затем прибавил: «Сколько в моей силе было, старался я не пользоваться никакой честью на земле, в этой жизни; так пусть будет и по смерти».

Преподобный Нил скончался 7 апреля 1508 г. Св. мощи преподобного почивают под спудом, в его пустыни.

От преподобного Нила Сорского дошли до нас его послания и Устав скитского жития.

Послания преп. Нила имеют предметом своим внутреннюю подвижническую жизнь, о которой с подробностью он изложил свои мысли в Уставе скитского жития.  Два послания св. Нил писал к постриженнику своему Кассиану , бывшему князю Мавнукскому, который пришел в Россию с греческой царевной Софией, служил некоторое время боярином у ростовского архиепископа Иоасафа и в 1504 году скончался иноком в Угличской обители. В одном из своих посланий св. старец учит Кассиана, как бороться с помыслами, советуя для того – молитву Иисусову, занятие рукоделием, изучение Св. Писания, охранение себя от внешних соблазнов, и излагает некоторые общие наставления о послушании наставнику и прочим о Христе братиям о смирении, терпении в скорбях, о молитве за самых врагов и подобное. Во втором послании, воспоминая кратко о бедствиях и скорбях, перенесенных Кассианом от юности, о его знатных родителях, его пленении, переселении в чужую землю, и желая его утешить, преподобный раскрывает ему из Св. Писания, что скорби часто наводит Господь на любящих Его, что все святые – пророки, мученики – достигли спасения путем страданий, указывает в частности на Иова, Иеремию, Моисея, Исаию, Иоанна Крестителя и других и выводит заключение, что если святые столько терпели, то тем более должны терпеть на земле мы, грешные, – что мы должны воспользоваться этими бедствиями и скорбями для очищения себя от грехов и своего спасения. В  послании (приведенном нами выше) к другому ученику своему и сподвижнику – Иннокентию , основавшему уже тогда особую обитель, преп. Нил кратко говорит о самом себе, о своей жизни вместе с ним в Белозерском монастыре, о своем поселении по окончании путешествия на восток вне монастыря, об основании своего скита, о своих постоянных занятиях Св. Писанием, житиями св. отец и их преданиями, а потом наставляет Иннокентия – исполнять заповеди Господни, подражать житию святых, хранить их предания и учить тому же свою братию. Еще два послания писаны св. Нилом к неизвестным инокам. В одном из них, весьма кратком, он заповедует инокам – памятование смерти, скорбь о грехах, неисходное пребывание в келье, смирение, молитву. В другом, довольно обширном, дает ответы на следующие четыре вопроса, предложенные каким-то старцем: как противиться блудным помыслам, как побеждать помысл хульный, как отступить от мира и как не покинуть пути истинного и не заблудиться. Ответы эти, особенно на первые два вопроса, почти буквально приводятся в Уставе скитского жития. Из содержания посланий св. Нила видно, что его долго занимали и многим потребны были те самые мысли, которые собраны и систематически изложены в его Уставе скитского жития.

Самое драгоценное, что нам осталось после Нила и что, конечно, пройдет еще сквозь ряд столетий безсмертным зерцалом жития иноческого, – это его созерцательные главизны, или скитский Устав, достойный первых времен пустынножительства Египта и Палестины, ибо он проникнут духом Антония и Макария.

«Устав скитского жития» , или «Предание о жительстве скитском» , есть главное и самое важное сочинение преп. Нила. В предисловии к Уставу св. старец касается внешнего поведения иноков; говорит кратко о их повиновении настоятелю, о трудах телесных, о пище и питии, о принятии странников, заповедует соблюдать бедность и нищету не только в кельях, но и в украшении храма, так чтобы в нем ничего не было ни из серебра, ни из золота, запрещает выходить из скита без воли настоятеля, впускать в скит женщин, держать в нем отроков. Но в самом Уставе св. отец рассуждает уже исключительно об умном, или мысленном, делании, под именем которого разумеет внутреннее, духовное подвижничество. Сказав предварительно словами Св. Писания и св. отцов о превосходстве этого внутреннего делания пред внешним, о недостаточности одного внешнего делания без внутреннего, о необходимости последнего не только для отшельников, но и для живущих в общежительных монастырях, преподобный Нил разделяет свой Устав на 11 глав: в главе 1-й говорит о различии мысленной брани; во 2-й – о борьбе с помыслами; в 3-й – о том, как укрепляться в подвиге против помыслов; в 4-й излагает содержание всего подвига; в 5-й говорит об осьми помыслах; в 6-й о борьбе с каждым из них; в 7-й – о значении памятования смерти и суда; в 8-й – о слезах; в 9-й – о хранении сокрушения; в 10-й – о смерти для мира; в 11-й – о том, чтобы все делаемо было в свое время[107].

Тропарь: Мирскаго жития отвергся, и мятежа житейскаго бегая, Преподобне и Богоносне Отче наш Ниле, не обленился еси собрати цветы райския от писаний отеческих, и в пустыню вселився, процвел еси яко крин сельный: отонюду же прешел еси и в небесныя обители. Научи и нас, честно почитающих тя, твоим царским путем шествовати, и молися о душах наших.

Кондак: Терпя потерпел еси суетныя обычаи и мирския нравы братий твоих, обрел еси пустынное безмолвие, Преподобне Отче, идеже постом, бдением и непрестанной молитвою в трудах подвизався, ученьми твоими правыя стези указал еси нам шествовати ко Господу. Темже и почитаем тя, всеблаженне Ниле!

 

12 АПРЕЛЯ

Житие преподобного отца нашего Акакия Нового[108]

Преподобный Акакий родился в селении Голица, в Эпире. Он происходил от простых, но благочестивых родителей и во святом крещении назван был Анастасием[109]. Едва только Анастасий достиг юношеского возраста, как должен был заняться домашним хозяйством, по случаю смерти его отца, который оставил его с малолетним братом и матерью сиротами. Прискорбно было добронравному юноше Анастасию в тот период жизни, когда ему желательно было заняться учением грамоте, лишиться родителя и вместо него заправлять домашним хозяйством, вследствие чего он остался неграмотным. Но Творец Небесный за лишение грамотности умудрил его премудростью свыше и оградил его страхом Своим.

Анастасий с особенной ревностью любил ходить в церковь Божию, где, со вниманием слушая чтение Священного Евангелия и также поучительные беседы о совершенной евангельской жизни и о последователях оной, которые доблественно кончили свои подвиги и после многотрудной постнической жизни отошли в вечный покой. Все это воссеменяло юное его сердце: он хотя млад был телом, а ум имел взрослого и вместо обычных детских игр старался ревновать о той высокой жизни, которую указал Господь наш Иисус Христос в священном Своем Евангелии.

Когда Анастасий пришел в совершенный возраст, тогда его мать предложила ему сочетаться законным браком, но целомудренный юноша и слышать не хотел о женитьбе, ибо сердце его, горевшее любовью к Иисусу Христу, влекло его подобно жаждущему еленю на источники водныя (Пс. 41, 2), т.е. не к семейной, а уединенной жизни, вследствие чего он в свободное от хозяйственных трудов время уединялся от всех и где-либо в тишине воссылал молитвы к Богу.

Начало такой жизни юному подвижнику весьма нравилось, и он со всей ревностью начал усердно проходить добродетельную жизнь, которая со временем сделалась для него как бы необходимой потребностью, так что иногда случалось, что он из своего уединения от сладости молитвы и Божественного утешения забывал возвращаться домой. Подобный образ жизни смущал его мать, у которой было одно лишь желание – видеть Анастасия поддержкой ее в старости, а потому неоднократно увещевала его жениться. Но ни просьбы, ни угрозы матери не могли поколебать его, ибо он положил твердое намерение сохранить себя целомудренным. Его душа желала иноческой жизни и работать Господу в удалении от мира. Вследствие этого он на 23-м году своего возраста удалился в пределы Загоры и там поступил в монастырь, называемый Суровия, основанный святым Дионисием Олимпийским во имя Св. Троицы, близ селения Макриницы, где, после обычного искуса в монастырских послушаниях, был пострижен в монашество с именем Акакия.

В первую ночь после пострижения Акакий удостоился Божественного видения. Так, ему казалось, будто он держал горящий светильник, который разливал свет на далекое пространство; это видение означало его будущую добродетельную жизнь, которая будет светом и примером для ревнителей, ищущих спасительного пути.

Прожив некоторое время в монастырских послушаниях и в покорении себя воле настоятеля и братии, он по стремлению своему к более уединенной жизни начал часто уединяться в пустынные леса и горы, где проводил время в посте и молитве, питаясь лишь одной только травой, чрез два, а иногда и через три дня. Подобный образ жизни смущал братию, а некоторые даже думали, что он находится в прелести, почему и посоветовали ему оставить свое удаление от братства, а идти наравне с братией, ибо Бог, по Своей великой милости, и малые подвиги примет за великие; между тем как – говорили они – безвременное уединение и отшельническая жизнь многим послужила глубоким падением и погубила их навсегда.

Выслушав совет благоразумных мужей, Акакий хотя и соглашался с их мнением, но любовь к отшельнической жизни влекла его к безмолвию. А потому, не желая более смущать братию, он навсегда удалился из обители и прибыл на Святую Гору. Проведя несколько дней в малой пещере близ скита св. Анны, он пожелал видеть другие скиты и старцев, проводящих высокую подвижническую жизнь, от которых желал почерпнуть образ духовного любомудрия. И таким образом проходя по всему Афону, посещая скиты и великих старцев, он, подобно пчеле, везде собирал сладкий мед от их медоточных назиданий и образа добродетельной жизни. Вблизи Григориатской обители он обрел в одной келье двух великих старцев, у которых пожелал остаться на время, чтобы научиться деланию ложек, более же, чтобы научиться от них духовному художеству. По истечении года оставив старцев, долго искал преподобный Акакий места по сердцу со всеми условиями безмолвия и пустынной тишины, но поиски эти были неудачны, и он начал уже падать духом и смущаться. В это время помыслы подобно густой туче нависли в его сердце и начали его смущать: одни как бы советовали ему возвратиться опять в Загоры, а другие советовали удалиться на какой-нибудь необитаемый остров и там предаться совершенному безмолвию. Не имея сил долее бороться с помыслами, он в изнеможении сел на камень и погрузился в тонкий сон. Во время сна он увидел стоящего пред ним черного и безобразного исполина, который злобно смотрел на него и скрежетал зубами; между тем, какой-то тихий и ласковый голос говорил ему: «Смотри остерегайся! Этот исполин есть диавол, который хочет воспрепятствовать доброму твоему намерению и погубить тебя». От страха Акакий пробудился от сна и тотчас же пошел к духовнику Галактиону, жившему в уединении, на Катунаки[110], которому открыл смущавшие его помыслы и просил его совета, как ему поступить в отношении жизни. Духовник, выслушав Акакия, посоветовал ему поселиться в местности Кавсокалива[111], что и исполнил преподобный, поселившись там в келье с церковью в честь Преображения Господа нашего Иисуса Христа, где начал проводить жизнь в бдении и молитве, изнуряя плоть свою употреблением в пищу хлеба и воды, но и то через два, а иногда и три дня, большей же частью для порабощения плоти духу питался дикими травами и каштанами. И таким образом в постоянной борьбе со страстьми, диавольскими прилогами и мечтаниями он побыл в этой келье двадцать лет, занимаясь для пропитания своего деланием деревянных ложек. Но желая совершенно умертвить ветхого человека, он поселился в пещере, в которой некогда подвизался преподобный Максим Кавсокаливит. Здесь Акакий еще более усугубил труды подвижнической своей жизни: кроме постоянных трудов в бдении и молитве, холоде и наготе, он лишил себя вовсе употребления в пищу хлеба, вместо же оного сушил дикие травы и, превращая толченый мрамор в порошок, смешивал его с травами и употреблял в пищу. Впоследствии, как рассказывал об этом сам преподобный Акакий на пользу других, от употребления такой пищи у него открывалось кровохаркание. Демоны, видя усиленно вооружившегося на них подвижника Христова, и сами стали вести с ним ожесточенную войну, пугая его различными страхованиями, а иногда касались его тела, приводя оное в расслабление и изнеможение, но мужественный воин Христов все нападения вражии отражал молитвой. Случалось иногда, что демоны, желая устрашить преподобного Акакия, преображались в разных зверей и гадов и с ревом и свистом подступали к нему. А однажды, когда преподобный вышел из пещеры по надобности и потом обратно возвращался в нее, тогда он увидел пред пещерой целый табор цыган с их женами и детьми, которые по обычаю своему упражнялись в семейных занятиях и громко между собой разговаривали. Преподобный, видя коварство лукавых демонов, улыбнулся и, устремивши свой взор в небо, сказал: «Господи, Иисусе Христе! Молю Тебя, отжени от меня все вражеские нападения, дабы впредь я мог в тишине и безмятежно поработать Тебе, Господу моему». Вслед за этим он оградил себя крестным знамением, и привидение исчезло. Наконец Господь Бог, видя подвиги и труды угодника Своего, удостоил его дара умной молитвы и Божественных откровений, сердце его сделалось жилищем Святаго Духа, и радость оного отражалась на его лице, так что вид его был подобен ангельскому и все, видевшие его, услаждались от его медоточивых бесед и ангельского лицезрения.

В то время пришел к преподобному и Роман Карпонисиот, который позже пострадал за Христа, и остался при Акакии на долгое время, разделяя с ним труды подвижничества. Но так как Роман вел себя как бы совершенно не причастным настоящей жизни и непрестанно томился желанием мученического венца, то оба они, по общему совету, усугубили свой пост и молитву и стали просить от Господа откровения: угодно ли Его святой воле, дабы Роман предал себя на мученический подвиг. Господь услышал молитву рабов Своих и скоро открыл им, что Богу угодно произволение Романа и что он окончит страдальческий подвиг доблественно в посрамление врагов христианской веры[112].

После этого откровения Роман, приняв пострижение в ангельский образ и простившись с преподобным Акакием, отправился в Константинополь, избрав оный пунктом своего страдания, а Акакий, для большего уединения и подвигов, переселился в пещеру преподобного Афанасия.

Однажды, стоя на молитве, он пришел в восторженное состояние и увидел стоящего возле него преподобномученика Романа в белой одежде, у которого лицо сияло, как солнце. Старец было обрадовался, что видит страдальца Христова в такой славе, но Роман стал отворачиваться от него и показывать вид неудовольствия. Старец понял, за что негодует на него святой мученик, т.е. за то, что он оставил прежнюю пещеру, в которой они долгое время провели вместе в постнических трудах и где он приготовлялся к мученическому подвигу. А потому преподобный Акакий, сознавая свою вину, пал к ногам св. преподобномученика Романа и стал просить у него прощения. Когда же старец встал на ноги, то преподобномученик стал невидим. Вследствие этого видения Акакий возвратился обратно в прежнюю свою пещеру, где удостаивался несколько раз видеть преподобномученика Романа, который, как видно и после страдальческой своей кончины, духом не разлучался от старца. Впоследствии преподобный Акакий возле этой пещеры устроил собственными трудами небольшую келью, в которой неисходно пребывал до самой своей кончины, а если когда и выходил, то ради таких посетителей, которые близки были к нему в отношении духовной жизни.

Между тем, слава о его созерцательной жизни разнеслась на далекое пространство, и несмотря на его совершенное удаление, все-таки к нему приходили многие за советами, а другие, получив от него наставление, не желали возвращаться обратно, но строили при его пещере для себя кельи и оставались его учениками, предав себя его руководству.

Однажды преподобный Акакий, совершая свое правило, пришел в исступление: он увидел светоносного мужа, который, взяв его за руку, привел на обширное поле, на котором было множество прекрасных зданий, но без обитателей в них. Удивляясь этому, преподобный спросил оного мужа: «Почему все те столь прекрасные здания пусты и для кого они приготовлены? – Эти чудные здания, отвечал светоносный муж, приготовлены для тех христиан, которые платят туркам подати и другие повинности, при том терпят свое рабство с благодарностью Христу Богу, устрояющему все во благое». Когда кончилось видение, преподобный призвал своих учеников и сказал им: «Если есть у вас деньги, то идите и заплатите туркам дань, дабы и нам иметь участие с теми рабами Божиими, которые платят им повинности», – при сем рассказал им свое видение.

Преподобный Акакий имел благоговение ко всем святым, а наипаче к преподобному Максиму Кавсокаливиту, который, говорил он, многократно удостаивал его своего явления. А когда враг наводил на него уныние, он призывал сего святого в помощь и чувствовал благодатное его предстательство. Преподобный Максим являлся ему обыкновенно в священническом облачении, осияваемый небесной славой и сопутствуемый безмерным множеством монахов, озаренных райским светом.

Кроме тех Божественных утешений, которые Господь посылал чрез откровения Своему угоднику, он удостоился получить от сладчайшего Иисуса Христа дар прозорливости: многим предсказывал то, что должно было с ними случиться, и открывал сердечные их тайны. Самый вид преподобного производил дивное действие на страдавших от помыслов. Стоило только посмотреть на его лицо, чтобы умиротворить сердце и чувства! Имя Иисусово он постоянно носил в своем сердце; когда же случалось ему произносить оное устами, то всегда из уст его исходил пламень, что неоднократно удостоился видеть один благочестивый духовник иеромонах Сильвестр.

Сияя такой святой жизнью, преподобный Акакий сподобился приготовить к мученическому подвигу за исповедание имени Иисуса Христа кроме преподобномученика Романа и другого мученика – Никодима, благословляя которого на страдальческий подвиг, вручил ему свой жезл, говоря: «Иди с Богом, чадо, в избранный тобою путь, вот тебе мой жезл в помощь»[113].

С течением времени число учеников у преподобного Акакия увеличивалось все более и более, которые строили себе кельи, и таким образом образовался скит (Кавсокаливский), который молитвами и предстательством преподобного умножился и процветает до нашего времени. А так как на том месте не было воды, то преподобный, желая, чтобы братия не скорбели и не роптали от недостатка оной, однажды вышел на средину скита и после усердной молитвы велел одному брату, по имени Тимофей, копать на указанном ему месте. Когда Тимофей начал копать землю, то вдруг к удивлению всех из того места показалась вода, весьма приятная и здоровая, притом в таком изобилии, что ее достаточно было не только для потребностей братии, на даже и для устройства мельницы.

Желая Богом собранное братство в своем ските приучить к евангельскому нестяжанию, он положил такой устав, чтобы братия, желающие жить в оном, не имели в кельях своих постели и ограничивались бы одной одеждой. Для искоренения же страстей он поучал их удаляться от излишнего сна, ибо ничто так не умножает страсти, говорил он, как излишний сон, и что для побеждения страстей необходимо монаху иметь пост и бдение.

Однажды преподобный Акакий был спрошен, сколько должен спать монах. Он отвечал:

– Для истинного монаха, который возлюбил Господа всей душой своей и всем помышлением своим, достаточно полчаса.

Он говорил это из собственного опыта, так как сам довольствовался только получасовым сном, несмотря на то, что был болен и уже в преклонных летах.

Преподобный Акакий был неграмотен, но, имея чистый и просвещенный Святым Духом ум, знал Св. Писание основательно и иногда решал весьма трудные вопросы и ведал глубокие тайны.

Иерусалимский патриарх Хрисанф во время посещения Святой Горы, слыша о высокой жизни преподобного Акакия, а равно и о том, что, будучи неграмотен, он разумел высокие понятия и таинства Св. Писания, пожелал видеть сего великого и Святым Духом просвещенного мужа, и услышавши из уст преподобного то, о чем он был наслышан, патриарх прославил Бога, умудряющего буии Своя на посрамление премудрых мира сего. А когда он от него возвратился, то везде и всем говорил, что удостоился видеть светильника веры и слышать глубокие тайны Св. Писания от нового Ильи и Иоанна Предтечи.

О созерцательной жизни преподобного Акакия ученик его, иеромонах Иона, говорит так: «Однажды, читая слова св. Симеона Нового Богослова, я встретил такое выражение: «Ежели христианин не увидит Христа здесь, в настоящей жизни, то не увидит Его и в будущей» (Слово 3-е)».

Иона, будучи в недоумении об этом выражении, спросил у старца Акакия, о каком это видении Христа пишет св. Симеон.

– Да, чадо, – отвечал преподобный, – не сомневайся в этом: св. Симеон говорит истину, ибо каждый христианин должен еще здесь сердечными очами зреть Христа и вообразить его в сердце своем, как об этом сказал учитель языков апостол Павел (Гал. 4, 19).

– А ты, отче, видел ли Христа? – простодушно спросил его Иона.

– Видел, – с ангельской кротостью отвечал старец.

– Что же Он тебе говорил и говорит? – опять спросил Иона.

– Он постоянно мне говорит одно и то же: гряди по Мне (Мф. 4, 19), т.е. исполняй Мои заповеди, но однако я, по своему нерадению, не последую Его Божественному гласу. – Сказав это, Акакий горько заплакал.

– Бога ради, святый отче, не лиши меня еще одного вопроса: ты говоришь, что можно видеть в сердце Христа, как это возможно Его видеть, объясни мое недоумение?

– Знай, чадо, что этого дара редкие сподобляются, для этого необходимо очистить себя от страстей, и уже после этого, когда Господь Бог увидит, что плоть покорена духу и сердце очищено от всех страстных вожделений, тогда в оное вселяется Иисус Христос со Отцем и Св. Духом и тогда таковый избранник Божий видит в сердце своем Христа умными очами как бы чувственными.

Некоторые ученики преподобного Акакия, соблазняясь воззрением на красивые лица, спрашивали его, как им сохранить себя от такого соблазна.

– Я не знаю, что сказать вам на это, – отвечал он, – потому что никогда при воззрении на красивые лица я не ощущаю в себе никакого страстного движения, а напротив, когда мне случается видеть прекрасные черты лица, тогда я невольно возношусь мыслью к Творцу Небесному и славословлю Создателя моего за Его великие и дивные дела, что Он из ничтожной персти сотворил такое прекрасное создание, и верьте мне, чада мои любезные, что я после этого в сердце ощущаю такую радость, что даже забываю и о пище.

Наконец, преподобному Акакию уже на закате дней своих еще пришлось предпослать к Богу мученика св. Пахомия Россиянина, который за молитвы великого своего наставника мужественно совершил свой страдальческий подвиг. И потом вслед за ним и его чистая и блаженная душа отошла от бренного тела ко Господу Богу, 12 апреля 1730 года, на 98 году от рождения. О блаженной своей кончине преп. Акакий был извещен от Бога за несколько дней, что он и открыл одному иноку, Афанасию, пришедшему из скита св. Анны, посетить его. «Афанасий! – сказал св. Акакий, – прощай! Я иду в далекий путь, и более уже здесь не увидим друг друга!»

Молитвами преподобного Акакия да сподобимся и мы предстояния во славе святых, славяще Отца и Сына и Св. Духа во веки. Аминь.

 

19 АПРЕЛЯ

Житие преподобного и богоносного отца нашего Симеона Босого, Нового Чудотворца[114]

Преподобный Симеон происходил из духовного звания. Отец его Андрей был священник. Когда Симеон достиг отроческих лет, тогда он был отдан в научение грамоте, в которой оказывал быстрые успехи, так что все знавшие его дивились быстроте ума и прекрасным способностям юного отрока.

На 15-м году от рождения Димитриадский епископ Пахомий взял его к себе в епископию и впоследствии постриг в монашество и рукоположил в сан иеродиакона. Впрочем, Симеон долго не оставался при епископе Пахомии, так как мысль влекла его в уединение. А потому, открыв свои мысли, так же, и желание, епископу, он просил его отеческого совета. Епископ, видя сердечное его стремление, не препятствовал его намерению и, давши ему напутственное благословение, отпустил с миром.

Первоначально юный подвижник поселился на Олимпийской горе, в монастыре Икономион, близ Киссары. Здесь он начал проводить самую строгую и суровую жизнь, подвизаясь в посте, бдении и молитве, а для смирения плоти и лишения себя сладкого сна клал на ложе свое камни и таким образом вскоре возвысился на высоту добродетелей.

Проживши несколько времени в этой обители, он пожелал видеть великих подвижников, а потому, оставив Олимпийскую гору, отправился на Афон, где поступил в братство лавры преподобного Афанасия. Высокая жизнь Симеона скоро обратила на себя внимание лаврского начальства, которое сочло нужным произвести его в сан иеромонаха. Здесь, в лавре, будучи еще в сане иеродиакона, преподобный Симеон выказал особенную черту смирения, каким наполнена была блаженная его душа. Так, однажды некто из братии, желая испытать его, точно ли он смиряется ради Бога, сказал ему:

– Отец Симеон! Ах как красивы твои волосы и как они прекрасно у тебя лежат на голове!

Преподобный Симеон, не сказав ему ни слова, удалился в свою келью, остриг оные и при встрече с оным братом отдал ему их, говоря:

– Брат, возьми мои волосы, если они тебе очень понравились.

Из лавры преподобный Симеон перешел в Филофеевскую обитель. Здесь он еще строже начал проводить подвижническую жизнь; притом и братия, видя в своей обители такого светильника, начали питать к нему глубокое уважение, а впоследствии стали убедительно его просить быть их руководителем в духовной жизни и настоятелем. Преподобный Симеон, по глубокому своему смирению, отказывался от этого великого дела, но, видя усиленное их прошение и любовь, согласился быть их пастырем и наставником. Ненавидящий же добро злобный диавол, не желая, чтобы все братство имело единодушие и мирное душевное устроение, возмутил более слабых против преподобного, посеяв в них к нему ненависть, которые с этого времени начали на преподобного клеветать и распространять о нем худую молву. Святой, видя, от кого все это зло исходит, стал вразумлять ропотников не подчиняться помыслам, всеваемым им от лукавого врага, но подражать более благоразумным; между тем, они не только не вразумились, но еще сильнее стали укорять его. Итак, преподобный, видя ожесточение их сердец и давая место гневу, оставил Св. Гору и отправился на гору Фламурия, смежную с Загорой. Здесь он начал проводить жизнь подобно безплотным ангелам, ни о чем не заботясь: жилищем себе избрал яблоню, под которой без покрова, одежды и босой жил зиму и лето. Спустя три года его нашли здесь некие боголюбцы, которые, удивляясь его отшельнической жизни и во всем лишению, возгорелись духом и сами пожелали ревновать ему в духовной жизни, а потому стали просить святого принять их к себе в сожительство. Долго преподобный Симеон не соглашался принять их, устрашая их теми трудами и лишениями, которые сопряжены с отшельнической жизнью, но они не страшились этого и со слезами просили его благословить их поселиться возле него.

Мольбы усердных боголюбцев смягчили преподобного, и он согласился. В тот же день сии боголюбцы начали строить себе соломенные каливы, а чрез некоторое время еще пришли двое усердствующих и ищущих уединенной жизни, они тоже поселились возле преподобного. И таким образом в этом маленьком ските собралось братии семь человек, которые для своего пропитания начали заниматься хлебопашеством и делать небольшие посевы.

С поселением возле преподобного Симеона братии молва о его богоугодной жизни начала распространяться во всей окрестности, вследствие этого к нему начали приходить благочестивые христиане: некоторые за советами, а иные только за тем, чтобы увидеть лицо его и принять от преподобного благословение.

Спустя семь лет преподобный Симеон построил в своем ските небольшую церковь во имя св. Живоначальной Троицы, в которой каждодневно сам совершал Божественную литургию. Вскоре после построения церкви начали приходить к нему священники и диаконы и, видя равноангельскую его жизнь, оставались на жительстве возле него, и таким образом мало-помалу составилась киновия.

Устроив в своей киновии порядок и чиноположение и вместо себя поставив братии другого начальника и руководителя, он отправился в Эпир и потом в Фессалию, где проповедовал слово Божие: колебающихся в вере утверждая, сомневающихся уверяя, твердых в вере подкрепляя, убеждал любить друг друга, чтить воскресные и праздничные дни и посещать для молитвы церковь Божию. Отсюда преподобный отправился в Афины, где по данной ему от Господа благодати исцелял различные болезни и изгонял нечистых духов. Здесь он с благословения афинского епископа Лаврентия каждый воскресный и праздничный день поучал людей благочестивой и целомудренной жизни. Из Афин он пошел в Эврип, где также, как и в Афинах, проповедь святого утверждалась чудесами, вследствие чего все эврипские христиане начали питать к нему глубокое уважение и почитали его как великого угодника Божия.

Турки, проживающие в Эврипе, видя благоговение, оказываемое христианами преподобному Симеону, будучи подстрекаемы диаволом, оклеветали его пред градоначальником Эврипа в том, будто бы он порицает всех мусульман, называя веру их ложной, а пророка Магомета проклинает, и что угрожает опасность, как бы на самом деле этот человек не обратил эврипских турок в христианскую веру. Выслушав донос, градоначальник немедленно послал кавасов схватить преподобного Симеона, заковать его в цепи и потом отвести на площадь для публичного сожжения.

Когда привели преподобного Симеона на площадь и начали собирать в костер дрова, тогда и он в оковах начал помогать туркам и класть дрова. Видя это, державший его за цепь сказал ему:

– Отец! Ведь этот костер готовится для тебя, так как градоначальник приказал сжечь тебя.

– Ну что же, – отвечал святой, – если есть на это воля Божия, то я от души желаю пострадать за исповедание имени Его Святого!

Этот разговор подслушал один христианин-араб, который пригласил с собой несколько благочестивых женщин, с которыми немедленно пошел к матери градоначальника и убедительно просил ее, чтобы она умолила сына не предавать преподобного смерти. Мать градоначальника, движимая чувством сострадания к невинности святого, тотчас пошла к своему сыну и стала просить его не делать никакого зла оклеветанному невинно иноку и не брать на свою душу греха в его смерти.

– Что за грех, – отвечал градоначальник, – если я приказал сжечь порицателя нашей веры и совратителя наших правоверных в христианскую веру!

– Все это ложь, сын мой, – отвечала ему мать. – В таком случае, если ты сделаешь ему какое-либо зло, то знай, что я сама предам себя смерти. А ты лучше призови того несчастного человека и подробно расспроси его обо всем, и тогда, уверяю тебя, ты сам увидишь, что напрасно осудил на смерть невинного человека!

По уходе матери градоначальник с другими сановниками рассудили, что, действительно, он поступил несправедливо, и решили призвать преподобного Симеона и спросить о доносе его самого. Тогда послан был нарочный на место казни и преподобного Симеона в оковах привели к градоначальнику, который, увидя кроткое лицо его, босого и почти нагого, в одной только ветхой рясе, невольно почувствовал к нему расположение, а потому ласково и тихо спросил его:

– Мне донесли, что ты совращаешь турок от верования в Магомета и предлагаешь им принять христианскую веру, правда ли это?

– Я пришел сюда не турок обращать в христианство, а напротив, утверждать христиан в вере в Иисуса Христа, и учу их тому, что повелевает Евангелие, – отвечал препод. Симеон.

– А чему учит Евангелие? – опять спросил его градоначальник.

– Оно повелевает не красть, жить в чистоте, не желать ничего чужого, любить друг друга, платить царские подати, твердо хранить свою веру, почитать воскресные и праздничные дни.

Градоначальник, выслушав его с любопытством и не видя в нем той виновности, в которой его оклеветали, повелел освободить его.

После этого преподобного Симеон еще с большим дерзновением стал проповедовать слово Божие. И таким образом обошедши многие города и селения, он возвратился в основанную им во Фламурии киновию. Но, однако, к прискорбию своих учеников, он недолго пробыл с ними: душа его по великой любви к ближним желала питать словом Божиим тех, которые оного требовали, между тем как ученики его, уже преуспевшие в добродетельной жизни, сами могли утверждать словом Божиим не только себя, но и других, а потому он, простившись с ними, отправился в Константинополь, где был ласково принят Константинопольским патриархом, который с любовью позволил ему беседовать с народом и утверждать оный непоколебимо и твердо хранить веру в Господа нашего Иисуса Христа. И таким образом ревнитель заповедей Господних неутомимо начал беседовать с народом, не только в церкви, но и на площадях. Народ с благоговением внимал учению преподобного, так что многие спешили исповедать ему свои грехи и получить чрез него разрешение; другие же везде следовали за ним, слушая его душеспасительные беседы и, сделавшись его учениками, приняли от руки его пострижение в ангельский образ.

Наконец, после многолетней и неутомимой проповеди, он мирно отошел в небесные обители; святое тело его патриарх с честью похоронил в Халках, в храме Пресвятой Богородицы.

Спустя два года после блаженной кончины преподобного Симеона иноки Фламурийской киновии, в одно время бывшие в Константинополе по монастырским делам, пожелали перенести мощи своего отца и наставника из Халок в созданную им киновию. Для этого они испросили у патриарха разрешение. Патриарх, видя любовь учеников к своему учителю, порадовался и приказал им невозбранно взять их и перенести в свою обитель.

Изготовив новый ковчег, киновийцы пред отбытием своим пришли в Халки и когда открыли гроб преподобного Симеона, то от мощей его разлилось ароматное благоухание; и все больные, которые прикасались к ним и лобызали, получали исцеление. Из числа многих приведем здесь следующий случай.

В то самое время, когда открыли гроб святого, один ремесленник, издавна страдая чахоткой, которая уже приходила к окончанию и готова была похитить свою жертву, лишь только облобызал главу преподобного, как тотчас кашель прекратился и мокрота остановилась, и он сделался совершенно здоровым. Впоследствии он за свое исцеление в благодарность сделал раку для св. мощей своего целителя.

По принесении мощей преподобного Симеона в его обитель оные были с честью положены и чтимы не только иноками его обители, но и теми благочестивыми христианами, которым он проповедовал слово Божие.

Нельзя умолчать еще об одном чуде, бывшем от мощей преподобного. Однажды иноки его обители, отправляясь для сбора милостыни по обыкновению тамошних монастырей, взяли с собою в ковчеге палец преподобного Симеона. Дойдя до крепости Орейской, здесь они встретили одного больного, страдавшего опухлостью тела, который, узнав, что при них есть часть мощей преподобного Симеона, просил их прийти в его дом и отслужить молебен. Иноки пришли в его дом и, освятив воду, повелели больному облобызать св. мощи и напиться освященной воды. Лишь только больной все это исполнил, как вдруг из всего его тела истекла зловонная материя, и он вскоре совершенно выздоровел. Видя себя исцеленным, бывший больной в благодарность своему целителю отписал в полное владение его обители все свое имение, а сам, принявши иноческий образ, остальное время жизни провел в оном в добродетельной жизни.

Молитвами преподобного Симеона, Христе Боже, исцели и наши душевные и телесные болезни и удостой нас части преподобных Твоих. Аминь.

 

Житие и страдание святого преподобномученика Агафангела Есфигменского[115]

Сей ангелоименитый святой мученик Агафангел был родом из города Эноса, Фракийской области. Родители его были православные христиане – отец Константин, а мать – Кристаллия. Во святом крещении Агафангел назван был Афанасием. Кроме Афанасия, у Константина было еще трое детей. Оставшись после смерти отца сиротой, Афанасий для прокормления себя с семейством поступил в службу к одному моряку, по имени Анастасию, и вскоре сошелся с ним настолько, что даже сделались неразрывными друзьями, и неразлучно был с ним во всех плаваниях. Однажды случилось Анастасию с Афанасием служить по найму на турецком корабле. Когда кончился срок, Анастасий, получивши расчет, оставил корабль, но Афанасия капитан корабля турок Мехмет удержал и разными угрозами заставил остаться на корабле. Конечно, Афанасий, бывши застращен капитаном и боясь, чтобы он не сделал с ним чего-либо худшего, так как в то время самоправность турок над христианами не имела никаких границ, безпрекословно остался жить у него. Прошло несколько времени, Афанасий оказался честным и хорошим работником; вследствие этого хозяин его возымел намерение обратить его в мусульманскую веру и потом, усыновив, сделать своим наследником. Но почему-то не вдруг приводил свое желание в исполнение, а отлагал год за годом, и таким образом прошло несколько лет. В одно время плыли они на корабле из Константинополя в Смирну, в числе пассажиров был смирнский судья, который, видя расторопность и услужливость Афанасия, советовал Мехмету склонить его принять мусульманскую веру. Этот вражеский совет еще более усилил давнишнее его желание обратить Афанасия в мусульманство, хотя бы даже насильственным образом. Когда они приплыли в Смирну, то, вероятно, сердце Афанасиево предчувствовало, что Мехмет замышляет против него что-то недоброе, а потому потребовал он от него расчет. Злобный турок, не желая выпустить из своих когтей намеченной им жертвы, однажды вечером решил привести в действительность свое намерение, для чего избрал самую полночь. Он взял с собой Афанасия с зажженным фонарем проводить его в другую часть города, и таким образом они, пройдя городские улицы, вышли за город; здесь Мехмет вдруг выхватил из-за пояса кинжал и им легко ранил Афанасия; потом, приставивши его к горлу несчастного юноши, угрожал его зарезать. Изумленный Афанасий не знал, чему приписать подобную выходку своего хозяина, начал его умолять и просить пощады, выставляя на вид все свои труды и услуги. Но варвар грозно отвечал ему: не оставлю тебя в живых, если ты не согласишься принять мусульманскую веру.

Убоявшись угрожаемой смерти, Афанасий решился принять мусульманскую веру; при этом он в успокоение своей совести думал: я на словах изъявлю согласие, чтоб только не убил меня злодей, а завтра отрекусь от своего слова и убегу от него. Но диавол, ищущий погибели человеческой души, разрушил мечты Афанасия, так как Мехмет, видя его согласие, тотчас пошел в судилище и просил немедленно разбудить судью, того самого, который плыл на корабле, и посоветовал ему обратить Афанасия в мусульманскую веру. Судья не заставил себя долго ждать и, узнав, в чем дело, обрадовался и потребовал от Афанасия отречения от христианской веры. Но и здесь отверженник, думая обмануть самого себя, сказал своему помыслу: «Что же? Теперь я на словах отрекусь от Иисуса Христа, а потом в сию же ночь убегу и где-нибудь скроюсь». И таким образом он сознательно отрекся от истинной веры, променяв оную на ложную.

Но, однако, Афанасий ошибся в своих расчетах, ибо с произнесением исповедания мусульманской веры свобода его была стеснена и его никуда не отпускали до тех пор, пока не совершили над ним обрезания.

Спустя несколько времени несчастный отступник заболел. В это время он пришел в раскаяние, начал скорбеть о потере христианской веры и страшился, чтобы смерть не захватила его отверженником. Но Всемогущий Бог не хотел смерти грешника и как чадолюбивый Отец, долготерпя и ожидая обращения грешника, подал ему руку помощи и воздвиг его от одра болезни. Афанасий, с дозволения своего господина, отправился на родину. При свидании с родными он накопленные им деньги разделил между ними но, однако, это доброе его дело не обошлось без ссоры, так как диавол, противник мира и согласия, боялся, чтобы попавшаяся в его когти добыча почему-либо не ускользнула; для этого он смутил его родных и произвел из-за разделенных между ними денег ссору. Эта ссора ожесточила отверженника настолько, что он, однажды придя в суд, выправил себе там свидетельство такого рода, что он навсегда разрывает родственные связи со своими родными и чтобы они в случае его смерти не имели права владеть движимым и недвижимым его имуществом.

Чрез эту ссору диавол достиг того, что отверженник при ожесточенном сердце не имел возможности подумать о погибели своей души. Гнев, кипевший в его сердце, затушил все доброе и не давал ему опомниться. После этого он возвратился в Смирну к своему господину, но за что-то поссорившись с ним и будучи им обижен, бежал он него и с этих пор мало-помалу он начал приходить в себя и сознавать глубокое свое падение.

Скитаясь по разным городам и селениям, он претерпевал всякого рода лишения, боясь притом попасть в руки правосудия, так как господин его во время его бегства оклеветал его в краже у него значительной суммы денег и, взяв от начальства позволение, начал везде искать его. Афанасий же, боясь быть узнанным и чтобы обезопасить себя от преследования, не стал называть себя мусульманским именем и, переодевшись в нищенскую одежду, благополучно пришел на св. Афонскую Гору, где несчастный отверженник думал найти истерзанной и измученной своей душе покой. Обошедши обители на Святой Горе и исповедавшись многим духовникам в своем падении, он наконец поселился в Есфигменской обители, где, по присоединении его к православной Церкви, игумен, по имени Евфимий, отдал его под руководство опытному старцу иеромонаху Герману[116] и повелел ему прислуживать братии в трапезе, что Афанасий исполнял с великим усердием. С течением времени сердце его, до этого холодное, согрелось, вследствие чего явилось у него раскаяние, и он отречение свое от Христа начал заглаживать покаянием, проводя время во бдении, молитве и коленопреклонениях, и, таким образом, спасительным покаянием залечивал свои душевные раны, нанесенные ему диаволом. При этом родилось у него желание исповедать пред мусульманами христианскую веру и очистить свое падение мучением. Диавол, видя душевное его устроение и желая поколебать твердость подвижника Христова, начал смущать его разными помыслами и мечтаниями. Так, однажды, Афанасий видит во сне, будто он находится в одной известной ему кофейне. Содержатель кофейной, бывший ему хорошим знакомым, стал с презрением от него отворачиваться. Между посетителями были тоже знакомые Афанасия, которые, видя холодность содержателя к старому другу, сказали ему:

– Что это такое значит, что ты не хочешь взглянуть и приветствовать своего друга?

Тогда содержатель обратился к Афанасию и сказал:

– Друг мой! Что это с тобою сделалось? Твое поведение становится для меня непонятным: что именно заставило тебя бежать от твоего доброго господина и поселиться со злыми монахами, где тебя ожидают разные лишения и бедствия? Притом какую горькую скорбь ты нанес, так как мы всеми силами старались оградить тебя всевозможными благами, и вот вместо благодарности ты с презрением оставил нас и поселился со смертельными нашими врагами?

Говоря это, бывший друг Афанасия, а также и все товарищи зарыдали. Видя слезы друга, Афанасий и сам расстроился и заплакал. В это время удар полуночного колокола возвестил об исполнении келейного правила, и бесовское мечтание исчезло. Как только Афанасий пробудился, то на самом деле увидел свои глаза заплаканными, чему немало удивлялся. Когда же он вышел из кельи, то увидел человека, сидящего на морском берегу и бросавшего в воду камни. Афанасия удивило столь позднее сидение на берегу человека, и он, как бы спрашивая, сказал про себя:

– Зачем бы это нужно было этому человеку ночью сидеть вне монастыря?

Но в это время человек, сидевший на берегу, приблизился к Афанасию и с угрозой сказал:

– А! Тебя-то мне и нужно – ты думаешь, что совсем уже освободился от меня и я тебя оставил? Нет, я не оставлю тебя до тех пор, пока совершенно не сражу.

Говоря это, он швырнул в Афанасия камнем, который пролетел мимо его головы и ударился в стену. Теперь-то Афанасий понял, что значил виденный им сон и что за человек, бросивший в него камнем. Посему он немедленно возвратился в свою келью и, упав на колена пред иконой Спасителя и Богоматери, стал усердно молиться и со слезами просить Бога и Его Пречистую Матерь сохранить его от сетей диавольских. После долгой и усердной молитвы Афанасий ощутил в своем сердце тишину и спокойствие.

Однажды, страдая глазной болезнью, Афанасий был в церкви во время вечернего богослужения, но от сильной боли не мог достоять до конца оного, почему и ушел в свою келью. Здесь он начал укорять себя в нетерпении, говоря: увы мне, несчастному! Когда я не могу терпеливо перенести сей ничтожной боли, то как же буду терпеть мучение, когда будут мое тело резать или жечь огнем? Так размышляя, он пал на колени пред иконой Пресвятой Богородицы и в продолжение двух часов молился Преблагословенной укрепить его слабые силы и сподобить принять за свое отречение от Ее Сына, Господа нашего, Иисуса Христа мученическую кончину. Вскоре после молитвы он немного забылся и сквозь тонкий сон видит подошедшую к нему Жену, сияющую необыкновенным светом, которая ласково сказала ему:

– Чадо, о чем ты скорбишь и печалишься?

Афанасий отвечал:

– Как же мне не скорбеть, Госпожа моя, когда печаль сокрушает мое сердце за отречение от Господа моего, и хотя я желаю загладить оное пролитием моей крови за Его святое имя, но страшусь, как бы не впасть в малодушие.

– Дерзай, чадо, – сказала ему Небесная Попечительница, – ты получишь желаемое тобой мучение. Иди в Смирну для подтверждения того, что было в Адрианополе, ибо многие из слышавших не верят в те страдания, какие там не так давно претерпели св. мученики. Иди же без отлагательства, так как теперь самое удобное время!

Афанасий, пробудившись, ощутил в своем сердце радость и с благоговением лобызал то место, где стояли пречистые ноги Богоматери. По утру Афанасий рассказал старцу своему Герману все виденное им во сне, но старец, выслушав его, повелел ему быть осторожным и не вдруг верить видениям, так как у диавола сетей много. Это видение Герман передал и игумену, но и игумен счел нужным сообщить оное патриарху Григорию V, жившему в то время в изгнании в Иверском монастыре. Как только Герман пришел к патриарху, то патриарх начал ему рассказывать, как в Адрианополе пострадали некоторые из христиан с таким мужеством и твердостью, что удивили самих мучителей-турок. Выслушав рассказ патриарха, Герман сказал ему:

– Владыко мой! Все то, что ты мне сейчас передал, гораздо ранее сообщено Святой Горе.

Слыша это, патриарх удивился и, между прочим, заметил Герману:

– Этому невозможно быть, так как я сейчас только получил письмо об этом событии.

Тогда Герман начал рассказывать патриарху о том видении, которое удостоился видеть его послушник Афанасий. Патриарх, выслушав рассказ, прославил Бога и Преблагословенную Владычицу Богородицу и сказал Герману:

– Все виденное – истина и есть от Бога, а не от вражьего наваждения: виденная же Жена есть Пречистая Богородица. Итак, иди с миром и благоразумно наставляй юношу, но при этом скажи ему, чтобы он наступающую святую Четыредесятницу провел в обители и чтобы в это время приготовился на мученический подвиг, а потом пусть идет исповедовать пред врагами Церкви имя Иисуса Христа.

Как только наступила св. Четыредесятница, Герман, взяв с собой Афанасия, отправился в Предтеченский скит к духовнику Никифору, которого просил поместить в своей келье и приготовить Афанасия к мученическому подвигу. Никифор с радостью принял Афанасия и отдал его под руководство опытному старцу Григорию, который имел уже счастье приготовить на страдание четырех мучеников: Евфимия, Игнатия, Акакия и Онуфрия[117] , будучи для них спутником и утешителем, и потом принес святые их мощи в эту келью, кроме мощей святого Онуфрия, потопленных турками в море[118] .

Придя в келью духовника Никифора, Афанасий с благоговением лобызал святые мощи преподобномучеников; при этом сердце его разгорелось еще большим желанием пострадать за исповедание имени Иисуса Христа. Но враг, не желая допустить подвижника Христова получить душевную пользу и укрепление в подвигах от старца, который делом показал свою опытность, возбудил в его соседе по келье зависть, и сей сосед разными коварствами старался вытеснить Афанасия из Предтеченского скита.

Видя коварство соседа, Герман начал порицать завистника за его вражеские действия, но Афанасий умолял старца оставить брату его согрешение и смиренно сказал ему: «Если нам неприятны порицания этого человека, то судя по этому, каким должны казаться пред Богом мои великие грехи?» Старец, слыша от своего ученика смиренный образ мыслей, смягчился и, пренебрегая завистью, они возвратились обратно в свою обитель, где, поместив Афанасия в особую и безмолвную келью, Герман назначил ему келейное правило и умеренный пост, а дабы оный подвижник не впал в уныние, Герман часто навещал и укреплял его в подвигах; притом желая испытать его намерение, он говорил ему о тех ужасах и муках, которые он должен претерпеть пред мучителями. Но Афанасий твердо стоял на своем намерении и просил благословить его на мучение за имя Христово. Конечно, старец, не будучи уверен в твердости своего ученика, отказал ему. Этот отказ опечалил Афанасия, и он всю ночь горько проплакал, и уже не решался более беспокоить Германа просьбами, а написал ему записку такого содержания: «Отче святый! Тело мое отдаю в полное твое распоряжение, но только до следующего воскресенья. Делай с ним что хочешь и испытай как знаешь. Но в следующее за сим воскресенье, если ты меня не отпустишь на мучение, то я оставлю Св. Гору и пойду в город Энос, где испрошу молитв и благословения у своей матери, и потом отправлюсь на мучение». Прочитав записку, старец посоветовался об этом с игуменом и с общего согласия решился испытать Афанасия более строгой жизнью; для этого заключили его в башню и назначили ему самое строгое правило, в пищу же кроме хлеба и воды другого ничего не давали. К испытанию Афанасия присоединились и козни всезлобного врага, ибо в первую же ночь заточения до его слуха доносились разные голоса, шум и вопли, которые не умолкали во всю ночь. Во вторую же ночь он увидел множество эфиопов, которые бегали то вверх, то вниз и суетились всевозможным образом, стараясь устрашить подвижника Христова, но он молитвой и знамением Животворящего Креста разогнал все бесовские мечтания. На третью ночь мечтания вражеские уменьшились, а на четвертую и вовсе прекратились, но зато вместо всех страхований напала на него грусть и тоска, которые подобно тяжелому гнету давили его сердце. Дождавшись утра, Афанасий рассказал старцу о своей скорби. Старец увидел козни диавола, который воздвиг на него брань уже не призраками и страхованиями, а поселил в его сердце скуку и тоску, думая этим ввергнуть Афанасия в отчаяние. Поэтому старец посоветовал ему выйти из затвора и жить вместе с братией, где скуке и тоске не будет места, или же хотел и сам жить вместе с ним в башне. Но Афанасий не пожелал выйти из затвора и сказал ему:

– Не выйду из башни до тех пор, пока помощью Божией не одержу победы над врагом, а также не благоволю и тебе жить вместе со мною: так как я решился один бороться с врагом, то и надеюсь, что Всесильный Бог поможет мне побороть его.

Затем в следующую ночь, а потом в другую за ней он не стал уже более ощущать тоски, и таким образом прошло три недели Великого поста. На четвертую неделю, Средокрестную, игумен призвал его в монастырь и постриг в ангельский образ, с именем Агафангела, а после Божественной литургии он снова возвратился в башню, облеченный во всеоружие и укрепленный Божественными Таинами Тела и Крови Христовых. С этого времени лицо его сияло каким-то Божественным светом, а в сердце царили мир, радость и любовь к Иисусу Христу. Сидя в башне, он нашел там старые цепи, которые надел на тело, а оказавшийся там же волосяной мешок носил вместо рубашки; при этом умножил и число поклонов, назначенных ему старцем, которых в течение суток полагал по три тысячи земных, читал Священное Евангелие, акафист Пресвятой Богородице и проходил умную Иисусову молитву. В свободное же от молитвы время он любил читать книги о подвигах святых мучеников, вследствие чего он еще более укрепился мыслью пролить свою кровь за исповедание христианской веры и просил старца как можно скорее отправить его на мучение. Но старец, совместно с игуменом, не решались отпустить Агафангела на мученический подвиг до тех пор, пока не откроет Сам Бог, есть ли на то Его святая воля. Для этого было заповедано игуменом всей братии, чтобы они каждый в своей келье в назначенную ночь совершили продолжительную молитву и со смирением просили бы у Бога откровения указать, есть ли всесвятая Его воля на то, чтобы отпустить Агафангела на мученический подвиг. Но Господь в ту же ночь открыл игумену Свою благую волю таким образом: после продолжительной молитвы игумен прилег отдохнуть, и когда забылся сном, то ему представилось, будто он с Германом и Агафангелом отправились куда-то в путь. На пути встретились они с боголепным старцем, который похож лицом был на Святителя Николая, как обыкновенно он изображается на св. иконах. Сей боголепный старец, подошедши к игумену, спросил его:

– Кто из них хочет идти на мучение?

– Вот этот юноша, – указав рукой на Агафангела, отвечал игумен.

В это время Агафангел приблизился к святому старцу, поклонился ему до земли и облобызал его руку. Святой старец сказал ему:

– Доброго дела ты пожелал, чадо! Итак, поспеши же исполнить твое желание, в котором поможет и укрепит тебя Бог, скончать течение со славой.

Поутру игумен рассказал братии свое видение, из коего познал волю Божию, и с этого дня стал приготовлять все нужное для путешествия.

Мысль о мучении, запавшая в юное сердце Агафангела, все более и более разгоралась, так что он день и ночь был занят ей, а потому желал как можно скорее совершить подвиг мученичества. Как бы для исполнения его желания, по Божию усмотрению, Агафангелу представилось, будто он вылетел из дверей башни и потом направил путь в Смирну. Из этого он уразумел, что Промыслу Божию угодно, дабы Смирна была избрана им для мученических подвигов. Почему тотчас же пошел к старцу, рассказал ему все с ним случившееся и стал умолять отправить его в Смирну для подъятия мученических подвигов.

В это время старец по совету игумена уже более не стал отклонять Агафангела от мысли пострадать за Христа, а велел ему готовиться в путь, и только ожидали судно, которое бы плыло в Смирну. По Божию смотрению, вскоре к пристани, где находилась Есфигменская обитель, пристало большое судно, шедшее из острова Хиоса в Смирну. От матросов узнали, что они на другой же день отправляются в Смирну, но так как в этот день была Пасха, то игумен со старцем Германом стал просить начальника судна пробыть этот день в пристани, ради великого дня. К общей радости начальник согласился, а на другой день, т.е. в понедельник, Агафангел был пострижен в схиму и с напутственной молитвой и благословением отправлен на судно вместе со старцем Германом.

Когда приближалось судно к Смирне, до которой оставалось уже небольшое расстояние, в это время Агафангел, пробудившись от легкого сна, сделался печальным и тихо плачущим. Заметив столь резкую перемену в своем ученике, Герман смутился и не знал, чему приписать душевное его смущение. На все вопросы старца Агафангел как бы не обращал внимания, отвечал ему кратко и просил оставить его в покое. Убоявшись такой перемены, старец, желая проникнуть в сердце смущенного ученика, с отеческой заботливостью и с ласковыми словами настойчиво спрашивал о его смущенном состоянии. Тогда Агафангел сказал ему:

– Отче! Причина, которая смутила меня и поколебала мое сердце та, что явился мне святой преподобномученик Евфимий[119], обнял меня и, лобызая, сказал: «Пришло время». Итак, явление преподобномученика означает то, что наконец Господь сподобит меня принять мученическую кончину, но при этом меня смущает мысль: безбедно ли пройдет моя душа воздушные мытарства, имея бесчисленные грехи?

– Брат, – сказал ему старец, – видение твое истинно, но помысл твой произошел от ненавистника спасения человеческого, диавола, который, смутив тебя, желает посеять в твоем сердце боязнь, затем ввергнуть в отчаяние, и тогда уже трудно вырваться из его когтей. Но знай, что князи воздушных мытарств не только не могут задержать ту душу, которая разлучилась с телом мученической кончиной, но даже не смеют и приблизиться к ней. После сих утешительных слов Агафангел успокоился и вместо темного облака, нашедшего на него по действу диавола, воссиял радостный луч благодатного утешения, который резко отпечатлевался на его лице. Между тем, они благополучно пристали к берегам Смирны и, высадившись, остановились в доме у одного знакомого христианина, именем Константина.

Когда настал день, в который произвольный мученик должен был отдать себя на мучение, тогда сняли с него всю иноческую одежду и одели в турецкую, и после напутственной молитвы Агафангел с сияющим радостью лицом пошел в судилище, где безбоязненно предстал пред судьями, и на вопрос их, что ему нужно, Агафангел отвечал:

– Я имею тяжебное дело с капитаном Мехметом (прежним своим хозяином), а потому желаю, чтобы вы его вызвали сюда в суд и решили бы оное.

Когда приведен был Мехмет и стал пред судьями, тогда Агафангел, обратившись к ним, сказал:

– Судьи! В то время, когда я поступил в услужение к этому господину, я был христианином, но он угрозами и покушением на мою жизнь насильственным образом заставил меня отречься от христианской и принять мусульманскую веру. Теперь же, по великой милости Спасителя моего Иисуса Христа, я опять всем сердцем моим верую в Него и исповедую Его истинным Богом, – говоря это, он вынул из-за пазухи Крест и, подняв его вверх, сказал, – а это непреоборимое оружие всех христиан, ибо на нем распят был Господь наш Иисус Христос. Верующие в Него наследуют Царство Небесное, а неверующие будут осуждены в муку вечную!

Вырвавши Крест из рук мученика, судьи начали укорять его и советовали ему, познав свое заблуждение, приобщиться опять к мусульманской вере. Но святой мученик, вынув из-за пазухи малое изображение воскресения Христова, громко воскликнул:

– На таком кресте, который вы отняли у меня, был распят плотью Господь наш Иисус Христос, а вот таким образом Он воскрес из мертвых, а равно и в день всеобщего воскресения Он также воскресит верующих для получения Царства Небесного, которое уготовано от сотворения мира верующим в Него!

Подобно Животворящему Кресту, и это изображение воскресения Христова было отобрано предстоящими слугами, и судьи, сочтя святого Агафангела помешанным в уме, приказали вывести в другую комнату, где усердные служители Магомета разными льстивыми словами и обещаниями чинов и богатства старались отклонить его от веры в Иисуса Христа. Христов же страдалец, как твердый адамант, непоколебимо стоял в своем исповедании и с пренебрежением отринул все их почести и богатство. Но однако и обольстители Магомета, не желая выпустить жертву из своих когтей, принесли груды золота и разных дорогих одежд и уверяли мученика, что это отдадут ему, если он опять уверует в Магомета. Но святой Агафангел, вменяя все в уметы, чтобы только приобрести Христа, кротко отвечал:

– Ничем вы меня не прельстите, все ваше богатство, честь и слава, которые вы мне предлагаете, да будут вам в погибель: я исповедую истинного Бога Иисуса Христа, горю к Нему любовью и готов положить свою душу за имя Его святое.

Видя, что ласки и обещания всех благ не действуют на св. мученика, судьи приказали его опять привести к себе и уже стали угрожать ему разными муками и безчестной смертью и советовали выбирать одно из двух: или честь и богатство, или различные горькие муки.

– Этим вы меня нисколько не устрашите, – отвечал святой исповедник, – напротив, с радостью желаю пострадать за Господа моего Иисуса Христа и, очистившись своей кровью, чистым явиться пред лицом Бога моего, от Которого отвергся страха ради; притом знайте, судьи, что великую мне окажете любовь, если сейчас же прикажете меня мучить.

О, блаженный язык! Прозвучавшее в наше скудное время такое исповедание веры в Господа нашего Иисуса Христа! О, ум пребожественный и твердый! О, руки всечестные, возвысившие честный крест и воскресение Христово с таким мужеством пред лукавым собранием! Какие нестерпимые раны нанесли вы злым демонам! О, душа мужественная, не прельщающаяся земными благами, – за это тебе Христос готовит вечное блаженство!

Судьи, видя твердость мученика и потеряв всякую надежду убедить его лестными словами, приказали его раздеть и связать; в это время один из слуг сильно ударил в ланиту святого. Но верный раб Законоположителя, подражая Его Божественной заповеди, подставил варвару и другую. После этого отвели мученика к правителю города Муселиму, а так как в этот день Муселим делами не занимался, то мученика принял в свое распоряжение его наместник, который сперва начал исповедника Христова увещевать лестными словами и разными обещаниями, но видя, что он твердо и непоколебимо стоит в своем исповедании, приказал своим слугам забить ноги святого мученика в колоды и, наложив на него тяжелую цепь, ввергнуть в темницу, в которой, кроме него, содержались невинно два христианина.

На другой день Муселим, узнав о мученике, был недоволен тем, что его раздели в судилище и прислали к нему в одной сорочке, а потому приказал отвести его в судилище, одеть его в одежду и тогда уже представить к нему. Дорогой слуги Муселима всячески поносили святого и несколько раз ставили его на колени и, желая его устрашить, размахивали над его головой мечом, как бы для усечения, но исповедник Христов безбоязненно и с радостным лицом ожидал смертельного удара. После всего этого подвижник Христов был введен в судилище, где его одели в прежнюю одежду и потом отправили обратно к Муселиму. Но, однако, и Муселим не мог поколебать святого, и все его обещания мученик отринул с пренебрежением. На другой день до исповедника Христова, сидевшего в темнице, дошел слух, что о нем некий хиосский христианин Афанасий хлопочет пред Муселимом об освобождении. На это святой оскорбился и тотчас написал письмо к оному Афанасию, прося его оставить ходатайство, а вместо оного просил, чтобы сотворили за него общую молитву, дабы Бог укрепил его в мученическом подвиге. Вследствие этого письма все смирнские христиане в приблизившуюся ночь совершили в храмах Божиих усердную о святом мученике молитву.

В то же самое время, когда от благочестивых христиан шла о мученике Агафангеле усердная молитва, в темнице, где он содержался, происходило другое действие. Так, в глубокий вечер вошли в темницу несколько чародеев, которые, сняв со святого сорочку, всю ночь производили над ней чары, а поутру приказали мученику надеть ее. Страстотерпец оградил себя крестным знамением и без всякого смущения надел ее. Прошло несколько томительных часов, в которые чародеи ожидали действия своих чар, но не видя никакой перемены со святым мучеником, со стыдом удалились из темницы. Когда святой мученик Агафангел остался один со своими товарищами-узниками, склонился к земле и предался легкому сну, то вскоре вдруг встал и, обратившись к своим товарищам, сказал:

– Братия мои, возрадуйтесь со мной, ибо сегодня в пятом часу меня обезглавят!

Пророчество святого исполнилось в точности, ибо около четырех часов пришли в темницу воины и, связав его, повели в судилище.

Когда предстал святой исповедник Христов пред судьями, тогда они опять начали обольщать его разными обещаниями, чинами и богатством, но, видя твердость святого против всех коварств, повелели отрубить ему голову. Тогда палачи взяли его и повели на место казни, которая должна была совершиться против мечети Асар. Здесь святой мученик Христов Агафангел, преклонив колена и опустив глаза вниз, душой молился Отцу Небесному, ожидая мечного посечения. Потом, обратившись к палачу, сказал: «Что же медлишь и не совершаешь повеленное?» Тогда палач взмахнул мечом, и честная глава страстотерпца Христова отделилась от тела, и таким образом совершилась мученическая кончина святого преподобномученика Агафангела, 19 апреля 1819 г., в субботу, в шестой час дня по восточному, т.е. в полдень, на 19-м году от рождения, и как благоприятная жертва, очищенная своей кровью, предстал он пред престолом Божиим чист, свят и непорочен.

Последователи Магомета, зная, что христиане с благоговением и верой не только чествуют мощи святых мучеников, но даже собирают в платки и полотенца кровь, которая после посечения обагряла землю, а потому, желая лишить собравшихся здесь во множестве христиан сего неоцененного сокровища, приготовили красильщиков для той цели, чтобы они, когда будет у святого мученика отрублена голова, вылили бы из заранее приготовленных сосудов воду на то место, куда брызнет кровь. В числе красильщиков был один христианин, который в тот момент, когда обезглавили святого мученика, с умыслом нагнулся; в это время у него с головы упало на голову мученика покрывало, в которое он успел собрать кровь исповедника Христова, а находившееся на сем позорище христиане вырвали из его рук покрывало и, немедленно разорвав, разделили между собой и с радостными криками возвращались в дома свои, славя Христа Бога, укрепляющего святых Своих. После кончины преподобномученика Агафангела святые его мощи три дня находились на открытом воздухе под охраной воинов, которые, между прочим, не препятствовали христианам приближаться к ним и воздавать ему должную честь. Причина тому была та, что в первую же ночь после усечения честной главы святого мученика воины, которые в это время были на страже, видели, что мощи преподобномученика находились в сидячем положении, потом встали на ноги и в продолжение трех часов три раза становились и падали. Вследствие этого чуда воины не препятствовали христианам подходить к телу святого мученика и лобызать оное, от которого исходило райское благоухание, и оно лежало как живое, что удивило и привело в смущение врагов христианской Церкви, а потому они, боясь могущего произойти еще какого-либо большего чуда, решили бросить тело святого преподобномученика Агафангела в море.

Весть о готовившемся потоплении святых мощей мученика Христова быстро распространилась по всему городу; при этом хозяева кораблей, стоявших в смирнской гавани, услышав о потоплении тела святого, расположились кораблями цепью вдоль берега, чтобы воспрепятствовать потоплению драгоценного сокровища. Мусульмане, видя необыкновенное усердие и веру христиан к святому мученику и притом боясь возмущения, решили продать им святые мощи.

Христиане, купив сие неоцененное сокровище – тело святого преподобномученика Агафангела, – с честью и торжеством перенесли его в церковь святого великомученика Георгия и положили в гробе святого мученика Дима, пострадавшего 408 лет назад тому.

Оставшиеся окровавленные одежды святого мученика, а также и палец, который отрезан был служителем градского правителя, были приобретены за плату вышеупомянутым Афанасием, который одежду святого отдал старцу Герману, а палец оставил у себя как святыню, и, таким образом, с драгоценным сокровищем Афанасий отправился домой на остров Хиос, где к прискорбию своему нашел сына своего больным, который при всех испытанных врачами средствах не подавал никакой надежды на выздоровление. Но лишь только отец больного, Афанасий, положил на него палец святого мученика Агафангела и часть окровавленной его одежды, больной тотчас встал совершенно здоровым. Старец же Герман с одеждой святого отплыл на св. Афонскую Гору, и когда корабль приближался к Афону, на море поднялась сильная буря. В это время к Герману, лежащему в каюте без чувств от сильной качки, явился святой мученик Агафангел, у которого лицо сияло небесным светом. Герман спросил его:

– Брат Агафангел, куда ты идешь?

– В наш монастырь, – с ангельской улыбкой отвечал Агафангел.

– Разве ты не умер? – опять спросил его Герман.

– Нет, не умер, а жив, как видишь.

Когда Герман пришел в себя, тотчас рассказал находящимся на корабле о видении им святого преподобномученика Агафангела. Видение это воодушевило всех плывших, и они благодарили Бога и Его угодника, которого молитвами море вскоре утихло, а чрез три часа корабль благополучно пристал к св. Афонской Горе.

Высадившись из корабля, Герман тотчас дал знать в Есфигменскую обитель о своем прибытии с одеждами святого мученика. Игумен же со всей братией с честью встретил окровавленную одежду, как бы самого мученика, и положил оную в церкви вместе с частями святых мощей разных святых, славяще и благодаряще Бога, укрепившего младого юношу в мученическом подвиге и удостоившего принять нетленный венец. Молитвами святого преподобномученика Агафангела, Христе Боже наш, подаждь и нам помощь победить козни вселукавого врага, воюющего с нами, и сподоби нас получить Царство Небесное. Аминь.

Мощи святого преподобномученика Агафангела недолго оставались во гробе святого мученика Дима. Чрез пять месяцев после мученической его кончины был открыт гроб святого, вынуты из него мощи, положены в особый ковчег и потом поставлены в сосудохранилище при церкви святого великомученика Георгия.

В 1844 году игумен обители Есфигменской, Агафангел, вместе с братией, движимый усердием к святому Агафангелу и желая иметь в своей обители, которая удостоилась воспитать мученика Христова, святые его мощи, послал для сего в Смирну с просительной грамотой к тамошнему епископу Афанасию вместе с гражданами иеромонаха Макария. Епископ и граждане с любовью согласились поделиться святыней и отдали иеромонаху Макарию главу преподобномученика Агафангела с правой рукой и ногой, которые с честью были перенесены на Афонскую Гору в Есфигменский монастырь, остальные же части честных мощей оставили в церкви святого великомученика Георгия, в освящение града.

 

Примечания:

[94] И Русик, где священнодействовал священномученик Никита, и скит св. Анны, где он безмолвствовал, празднуют память его 4 апреля (день мученической его кончины) по особо составленной службе.

[95] От этого христианина, без сомнения, узнал проигумен сущность исповедания преподобным Никитой веры христианской и обличение им магометанского заблуждения; по свободному доступу к князю именитый христианин мог сам видеть у него, слышать дерзновенного исповедника имени Христова. Перев.

[96] В церк. службе: раскаленный – puraktwmenw stejei stejomenoz.

[97] В греческих минеях сей святой священномученик Никита не включен, между тем как включены мученики, пострадавшие за Христа в первой половине XIX века, а этот святой пострадал в 1808 году. На вопрос наш, предложенный нашим сожителям грекам, почему нет у нас в монастыре полного синаксаря сего святого, подвизавшегося в нашей обители, и почему не позаботились они включить имя и сего священномученика Никиты в греческую Минею, они нам простодушно отвечали: «Кому же было у нас, братия, в те тяжкие времена писать что-нибудь и приводить в известность дела нашего монастыря? Теперь же, глядя на вас, и у нас нашлись люди, способные что-нибудь написать и другое кое-что сделать, а тогда до этого ли было?!.. Если бы не письмо почтенного настоятеля Серронской обители, то мы и не знали бы, что наш монастырь имеет одного великого мужа, отшедшего к Богу мученической кончиной». Письмо это писано в Русский монастырь в 1809 году 19 февраля, за подписью настоятеля Серронской обители иеромонаха Константия и некоего врача Николая. Оно хранится в архиве обители.

[98] Из Akolouqia twn agioreitwn paterwn.

[99] Из Neon Eklogion. Синаитом он называется по принятию им на Синае пострижения в монашество.

[100] Клазомен был некогда город приморский, лежавший в соседстве со Смирной (Мелет. Геогр., стр. 465), на Эритрейском полуострове, в Лидии, у Смирнского залива; он принадлежит Ионическому союзу. Ныне – это село Келисмен. См. Спр. Энц. Слов.: «Клазомены».

[101] Святейший патриарх Константинопольский Каллист.

[102] Ныне он в развалинах.

[103] В области лавры святого Афанасия. Этим именем простонародье назвало существовавшую здесь в 12 веке итальянскую православную обитель (как можно видеть из актов афонских) Амальфи. А знаменитый паломник наш Барский передает об этом следующий основанный на предании рассказ: «От монастыря (лавры) два часа прошедше, обретаем пирг, – си есть столп, мурованный еще древними леты, егда тамо мир жительствоваше. Создася, якоже повествуют, от некоего царя и вельможи, ради упокоения дщери своей, именуемой Морфину, яже тамо многими леты безмолвствовавше, веселяся от красоты места, ибо стоит на холме зело красном, недалече от моря, яко на два стреляния лука; окрест же – воды текущие и горы с густым лесом, яже суть воскрилия Афона, и зеленеют лепозрачно, в зиме и в лете, не точию сего ради, яко есть место тепло, от дыхания морского, но и естественно вся Святая Гора имать благодать сию, яко много обретается в ней таковых древес, яже в зиме и в лете на себе имут листвие зеленое, от нихже в странах российских не обретаются. Место же оное речется столп красоты, – или от имени предреченной девы, или от естественной красоты места, ибо первее нарицашеся ту Морфину, последи же, от простобеседна языка общенародного, слово умалися и наречеся Морфину, еже знаменует: зрачное» (см. второе посещение св. Афонской Горы Барским, стр. 60–61, издание Афон. Русск. Пантел. монастыря). Во время последнего разорения Святой Горы (1536 г.), магистром родосским, монастырь Амальфийский, которого развалины, под названием Морфину, подают повод к разным сказаниям, был уничтожен, говорит г. Григорович (см. его «Очерк путешествия по европ. Турции». Казань 1848 г., стр. 91. См. об этом также и у г. Муравьева, в его «Письмах с Востока», ч. I, стр. 124 и 275.

[104] «Житие иже во святых отца нашего Григория Синаита» (Спб, 1894) издано в подлиннике И.В.Помяловским по рукописи Московской синодальной библиотеки. В предисловии к этому житию г. издатель, вероятно, на основании указания архим. Сергия (см. полный месяцеслов – 8 авг.), кончину преподобного Григория относит к 1310 году, но это неверно: приводимые в самом житии исторические факты и личности свидетельствуют, что кончина преподобного должна быть отнесена к первой половине XIV столетия – к 1346 году – как утверждает и архим. Арсений (см. его «Летопись», изд. 2, Спб, 1880 г, стр. 505, и его же «Очерк жизни патриарха К.П.Каллиста» - Православное Обозрение, 1873 г., т. I, стр. 917).

[105] Из Akolouqia twn agioreitwn paterwn.

[106] См. житие преп. Максима Грека, 21 января.

[107] См. наше издание: «Преподобный и богоносный отец наш Нил Сорский и устав его о скитской жизни», издание 3-е, М, 1892 г.

[108] Из Neon Martirologon.

[109] Его лично знал знаменитый наш русский паломник Барский. См. наше издание: «Второе посещение св. Афонской Горы В.Г.Барским». Спб, 1887г, стр. 55.

[110] Катунаки – прибрежная пустыня, в недальнем расстоянии от скита св. Анны.

[111] О местности этой смотри в житии преп. Максима Кавсокаливита, 13 января.

[112] См. страдания преподобномученика Романа, 16 февраля.

[113] См. страдание преподобномученика Никодима, 11 июля.

[114] Извлечено из книжки, заключающей в себе службу и жизнь сего преподобного, напечатанной в Смирне 1646 года.

[115] С рукописи Есфигменского монастыря.

[116] Иеромонах Герман – один из лучших современных богословов. Он скончался в 1851 году, оставив после себя много прекрасных произведений своего пера. Желающий ближе ознакомиться с этим замечательным старцем пусть читает о нем в письмах г. Муравьева, видевшего его при своем посещении Афонской святыни (См. его «Письма с Востока» 7. 6. стр. 219–221).

[117] См. их жизнеописания: Евфимия – 21 марта, Акакия – 1 мая, Игнатия – 20 октября.

[118] См. его жизнеописание 4 января.

[119] См. житие его 21 марта.

 

Система Orphus Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter


<<<   СОДЕРЖАНИЕ   >>>