Первая степень счастья — не согрешать, вторая — сознавать согрешения (сщмч. Киприан Карфагенский, 64, 263).
***
Если стеснят тебя несчастья, то знай, что Едем распростирает к тебе объятия свои (прп. Ефрем Сирин, 35, 298).
***
Таков человеческий род, таково и человеческое счастье: оно подобно самым неприметным следам корабля, которые нарезываются спереди и исчезают сзади! (свт. Григорий Богослов, 15, 281).
***
Не будь привязан к счастью, которое разрушается временем; а что время строит, время же и разрушает (свт. Григорий Богослов, 15, 367).
***
Один златолюбец где-то сказал: «Желаю тебе лучше каплю счастья, нежели бочку ума». Но мудрец возразил ему: «Для меня лучше капля ума, нежели море счастья» (свт. Григорий Богослов, 16, 119).
***
...Прогневать Бога и сделать что-либо Ему неугодное — вот истинное несчастие! (свт. Иоанн Златоуст, 46, 71).
***
...Немалое дело для находящихся в счастии — не гордиться своим благоденствием, но уметь скромно пользоваться счастием (свт. Иоанн Златоуст, 46, 642).
***
...Определять счастье жизни на основании роскоши и богатства и настоящих вещей свойственно не людям, обращающим внимание на свое собственное благородство, но людям, сделавшимся лошадьми и ослами (свт. Иоанн Златоуст, 46, 801).
***
...Люди, сознающие за собою много грехов, если и потерпят какое-нибудь несчастье, по крайней мере, могут найти причину происходящего, взвешивая свои грехи и таким образом устраняя смущение, рождающееся от неизвестности. Опять если что-нибудь подобное испытают люди, несознающие за собою ничего, но украшенные добродетелями, то, зная учение о воскресении и помышляя о будущих воздаяниях, знают, что приключающаяся им борьба служит основанием и для бесчисленных венцов (свт. Иоанн Златоуст, 47, 584).
***
...Причина радости обыкновенно лежит не столько в природе обстоятельств, сколько в разуме людей... многие, изобилуя богатством, считают жизнь невыносимой, а другие, живя в крайней бедности, всегда остаются радостнее всех... (свт. Иоанн Златоуст, 47, 592—593).
***
...Принимай несчастье за врачевство, пользуйся искушением надлежащим образом и достигнешь величайшего спокойствия... (свт. Иоанн Златоуст, 49, 382).
***
Бог не оставляет людей навсегда ни в несчастии, чтобы они не изнемогли, ни в счастии, чтобы они не сделались беспечными, но различными способами устрояет их спасение (свт. Иоанн Златоуст, 49, 383).
***
...Кто богат, тому этого недостаточно для счастья, а нужно присовокупить к тому и здоровье, потому что кто богат, но увечен, тот далек от счастья и даже несчастнее бедных (свт. Иоанн Златоуст, 49, 396).
***
Многие люди богатые, но страждущие от болезни, считают блаженными бедных, собирающих милостыню по переулкам, а себя несчастными, несмотря на тысячи талантов (свт. Иоанн Златоуст, 49, 396).
***
...Хотя бы <ты> вел жизнь изнеженную и распутную, непременно будешь более любомудрствовать, увидев участь людей в чужих несчастиях. Тогда непременно придет тебе на мысль и тот Страшный день с его различными наказаниями. А когда будешь помнить и размышлять об этом, непременно отвергнешь и гнев, и удовольствие, и пристрастие к житейским вещам и соделаешь душу свою тише самой тихой пристани (свт. Иоанн Златоуст, 52, 400).
***
Счастье легко может обольстить и развратить людей невнимательных (свт. Иоанн Златоуст, 52, 572).
***
...Несчастия и огорчения — как бы оселок, изощряющий нас. Потому-то бедные по большей части бывают умнее богатых, подобно как обуреваемые и поражаемые сильными волнами (свт. Иоанн Златоуст, 53, 471).
***
...Ты, человек, когда находишься в несчастии, не говори: забыл меня Бог; напротив, когда ты находишься во грехах и, тогда особенно, когда все идет у тебя успешно (свт. Иоанн Златоуст, 56, 511).
***
...Ничто из бывающего с людьми не составляет несчастья, а только — грех, ни бедность, ни болезнь, ни поношение, ни оскорбление, ни бесчестие, ни то, что кажется величайшим из зол — смерть; все это названия только несчастий, в глазах любомудрствующих не имеющие действительного значения. Истинное несчастье состоит в оскорблении Бога и делании чего-либо неугодного Ему (свт. Иоанн Златоуст, 56, 1032).
***
...О совершенных и премудрых говорится: любящим Бога вся поспешествуют во благое (Рим. 8, 28); а о слабых и неразумных возглашается: вся противна суть мужеви безумну (Притч. 14, 7), потому что он ни счастьем не пользуется во благо себе, ни несчастьем не исправляется. Такая же нравственная сила требуется для того, чтобы мужественно переносить прискорбности, какая для того, чтобы сохранять должную меру в радостях; и то несомненно, что кого выбивает из своей колеи одна из сих случайностей, тот не силен ни против какой из них. Впрочем, счастье более вредит человеку, чем несчастье. Ибо последнее иногда против воли сдерживает и смиряет и, приводя в спасительное сокрушение, или менее грешить располагает, или понуждает совсем исправиться, а первое, надмевая душу пагубными, хотя приятными, лестями, в страшном разорении повергает в прах тех, кои по причине успехов счастья считают себя безопасными (прп. Иоанн Кассиан, 91, 112).
***
Искушение, как мы сказали, бывает двоякое, т. е. через счастье и несчастье; причина же, по коей искушаются люди, трояка: по большей части это бывает для испытания, иногда для исправления, а нередко и для наказания за грехи (прп. Иоанн Кассиан, 91, 116).
***
...Мужество потребно для того, чтобы сохранить умеренность в радостях, какое нужно и для того, чтобы великодушно переносить скорби, и кого может преодолеть одно из сих искушений, тот, без сомнения, не может устоять и против другого. Впрочем, счастье легче погубляет человека, нежели несчастье. Ибо последнее иногда против воли обуздывает его и смиряет и, приводя спасительное сокрушение, заставляет его менее грешить, или исправляет; между тем первое обольстительными своими прелестями, надмевая ум, низвергает беспечного среди успехов счастья в глубочайшую бездну погибели (прп. авва Феодор, 57, 268—269).
***
Не изменяйся... по дуновению счастья, как один из толпы, но постоянным да хранит тебя для друзей любомудрие... Ибо первое случается обыкновенно с людьми неблаговоспитанными и невеждами, а последнее свойственно людям весьма мудрым... (прп. Исидор Пелусиот, 62, 280).
***
...Нет ничего столько непрочного, бессильного, жалкого, как счастье человеческое (прп. Нил Синайский, 73, 342).
***
Душа желает спастись, но, вожделевая благ суетных и об них заботясь, бегает трудов по делу спасения. Хотя поистине не заповеди тяжки, а злые пожелания наши. Бывает же, что мы иной раз, боясь утонуть в море или попасться в руки разбойников, все презираем и охотно бросаем вещи свои, когда видим, что спустя немного предлежит нам смерть. Но если для того, чтобы еще немного пожить на земле, мы все презираем и за счастье считаем, если, все потеряв, спасем самих себя от разбойников ли, или от моря, причем незадолго перед сим бесновавшийся из-за овола спешно бросает все, чтобы только сохранить привременную жизнь, то почему не держим мы такого расчета и относительно жизни вечной? Почему не силен у нас столько страх Божий, сколько силен страх моря, как сказал некто из святых (прп. Зосима, 92, 111—112).
***
Если бы человек всегда в мысленной части держался здравомыслия, а в деятельности благоразумии, то встречал бы в жизни наименьшую долю случайностей, неприятных сердцу, и имел бы наибольшую долю счастья (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 88, 28).
***
...Пока вы не в духе живете, не ждите счастья (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 88, 47).
***
Душевная и телесная жизнь, при благоприятном течении, дает что-то похожее будто на счастье; но это бывает мимолетный призрак счастья, скоро исчезающий (свт. Феофан, Затв. Вышенский, 88, 47).
***
Когда у индийского царя, в то время гонителя христиан, Авенира родился сын Иоасаф, то он, созвав мудрецов, стал спрашивать о судьбе своего сына. Старейший из них дал такое мнение: «Сын твой, — сказал он, — наследует не твое царство, но некоторое лучшее. И думаю, что он примет христианскую веру». Авенир опечалился и, желая предотвратить предсказанное, велел устроить новый прекрасный дом и в нем определил жить своему сыну безвыходно. Вместе с тем он приставил к своему сыну несколько пестунов и строго наказал им, чтобы они, когда сын его станет что-нибудь понимать, отнюдь не говорили бы ему ни о смерти, ни о старости, ни о болезни, ни о нищете, но говорили бы только радостное и веселое для того, чтобы он вовсе не знал печали.
Прошло несколько лет. Иоасаф подрос, и однажды ближайшему из своих пестунов сказал: «Ты мне будешь отселе истинным другом; только скажи истинно, ради чего отец держит меня в сей палате безвыходно?» Тот подробно рассказал ему. Увидав вскоре после сего отца, Иоасаф сказал: «Знай, отец, что я нахожусь в великой скорби и печали ради того, что ты не выпускаешь меня из дома». Авенир сжалился и позволил выезжать ему, но приставленным к нему лицам снова подтвердил, чтобы сын его отнюдь не видал ни стариков, ни нищих, ни глухих, ни слепых, но чтобы все эти и подобные им люди непременно были бы прогоняемы от тех мест, по которым бы вздумал ездить его сын. Повеление исполнялось до времени; но однажды, когда Иоасаф увидел, что окружавшие его гнали прокаженного и слепого, то с удивлением спросил: «Что это за люди?» Ему ответили, что это несчастные, которых постигла болезнь. Иоасаф опечалился и грустным поехал домой. На пути ему еще пришлось встретить старика хромого и седого, мрачного лицом и беззубого. «Это кто?» — спросил Иоасаф. «Это, — сказали ему, — человек престарелый, он постепенно изнемогает и ждет смерти». «О горькая жизнь сия, — воскликнул тогда царевич, — горькая и всякой печали исполненная!» После сего не покидала Иоасафа великая скорбь, и он спрашивал себя: «Где же истинное счастье?» Этот вопрос, однако, к его утешению, вскоре был разрешен для него. Посланный к нему, по особенному откровению, преподобный Варлаам доказал, что истинное счастье не на земле, а на небе, и Иоасаф убедился в этом. Убедившись же, он уже всецело посвятил себя Богу и, крестив свой народ, ушел к преподобному Варлааму в пустыню; провел в ней тридцать пять лет в посте, молитве и слезах и затем мирно почил о Господе (113, 193—195).
***
Жена сельского диакона из Подмосковья, некая Варвара Ивановна Знаменская, по ее словам, собиралась отвезти в Волоколамское духовное училище своего сына Сергия. Накануне отъезда она отправилась с ним в церковь и здесь в течение всей Литургии и молебна перед образом Божией Матери усердно со слезами молила Царицу Небесную, чтобы Она взяла ее сына под Свое небесное покровительство и устроила бы жизнь его во спасение души. Когда она вернулась домой, то мальчик сказал: «Мама! У меня что-то болит голова». — «Иди отдохни», — отвечала ему мать. На другое утро, когда настало время везти его в училище, он уже был мертв. Когда его отпевали, мать сильным плачем выражала свои душевные чувства. Священник, видя ее плачущей, сказал ей: «Варвара Ивановна! У вас ведь есть еще другие дети. Что вы так плачете!» Она отвечала: «Батюшка, я плачу не от горя, а от благодарности Царице Небесной, что Она услышала мою молитву и взяла моего сына под Свое покровительство для вечного упокоения». Так могуча молитва матери, отверзающая небеса и устрояющая вечное счастье ее детей (115, 59).
***
Московский протоиерей Иван Григорьевич Виноградов, священствовавший в храме Святой Параскевы Пятницы, из своей пастырской практики вспоминал такой случай. «В моем приходе, — говорил он, — жило благочестивое купеческое семейство, в котором был единственный сын, любимец родителей. Когда ему исполнилось двадцать лет, в семье одной благочестивой вдовы он познакомился с ее единственной дочерью, имевшей среднее образование и отличавшейся редкостной красотой. Девушка была бедна состоянием, но богата благочестием и добрыми душевными качествами. Молодой человек стал у них бывать и, видимо, увлекся девицей. Первоначально его визиты были благородны, но со временем девушка стала жаловаться матери на то, что молодой человек, когда они остаются наедине, позволяет себе в обращении с ней разные нескромности. Благородная мать, охраняя достоинство своей дочери, при первом удобном случае высказала молодому человеку, что она свободного обращения со своей дочерью не потерпит, и просила его больше к ним не приходить. Молодой человек со слезами стал уверять мать, что он так привязан к ее дочери и сердце его полно такой любви, что он жить без нее не может и погибнет от отчаяния, если перед ним закроют двери их дома. Тогда мать сказала ему: «Коли моя дочь действительно нравится вам, я не против того, чтобы она была вашей женой. Но вы повенчайтесь!» Молодой человек, видимо, готов был исполнить желание матери и повенчаться. Но в то же время стал уверять, что он только через год может сочетаться с невестой церковным браком, в чем и дал матери честное и благородное слово. «Только, ради Бога, разрешите мне, — продолжал он, — бывать у вас как жениху вашей дочери». Мать подумала и ответила: «Я только тогда позволю вам бывать в нашем доме, когда вы в первый же воскресный день со мной вместе согласитесь пойти в кремлевский Успенский собор, где перед святой чудотворной Владимирской иконой Божией Матери дадите клятву исполнить свое обещание». На это предложение он охотно согласился. И в первый же воскресный день, стоя на коленях перед чудотворным образом Богоматери, в присутствии вдовы дал следующую клятву: «Владычице, клянусь перед святым Твоим образом, как перед живой, что я через год исполню свое обещание свято и женюсь на девице, избранной мной. Если же я этого не исполню и окажусь клятвопреступником, тогда Ты, Матерь Божия, иссуши меня до основания».
После этой великой и страшной клятвы молодой человек стал бывать у вдовы, как родной, а через год молодая девица разрешилась от бремени мальчиком. В первое время молодой человек, будучи отцом ребенка, приходил каждый день, затем посещения его стали все реже и реже и, наконец, совсем прекратились. Мать и дочь были в неописуемом горе. В довершение своего ужаса и беспредельного несчастья, мать и дочь узнали, что юноша женится на другой. Его соблазнило чуть ли не миллионное приданое второй невесты. Думая составить себе земное счастье с богатой женой, он забыл самое главное: счастье не в деньгах, а в благословении и помощи Божией, которых он лишился через свое клятвопреступление и вероломство. В чаду своего призрачного, безумного счастья он мечтал, что жизнь его будет обеспечена до смерти. Но суд Божий стерег его.
В день свадьбы молодой человек почувствовал себя нехорошо. У него появилась слабость, которая не покидала его. Он стал худеть не по дням, а по часам и постепенно сделался живым скелетом, слег в постель и буквально иссох. Ничто не могло его утешить. Душа его была полна неописуемой скорби и тоски. Находясь в такой беспредельной печали, однажды среди бела дня он видит, как в комнату входит величественная дивная Жена, исполненная великой славы. Вид Ее был строгим. Она подошла к нему и сказала: «Клятвопреступник, ты за свое безумие достоин этого наказания. Покайся и принеси плоды покаяния». Своей рукой Она прикоснулась к его волосам, и они выпали на подушку, а Сама Жена стала невидимой. После того больной тотчас же пригласил к себе своего духовного отца, с великим плачем во всем покаялся ему, а затем к смертному одру позвал своих родителей. В их присутствии он подробно рассказал духовнику всю историю своего увлечения бедной девицей, о своей клятве перед Владимирской иконой Божией Матери и о явлении ему в этот день дивной и величественной Жены, в Которой он признал Царицу Небесную. В заключение он со слезами просил отца и мать, чтобы они проявили великое милосердие к обманутой им девушке, младенцу, рожденному от него, и вдове, обеспечили их на всю их жизнь.
На другой день, утром, меня снова пригласили к нему. Больной был напутствован Таинствами Причащения и Елеосвящения. С каждой минутой он слабел. Прочитан был, наконец, канон на исход души. Все молились и плакали. Вдруг больной воодушевился, силился приподняться и с чувством радости тихо-тихо, но ясно произнес: «Вижу Тебя, Владычице мира, грядущую ко мне, но взор Твой не строгий, а милостивый» — и с этими словами скончался» (115, 109).
***
В городе Калуге жила одна вдова, которая имела большое усердие к Калужской иконе Божией Матери. Утешением вдовы была единственная дочь, отроковица двенадцати лет. Внезапно девочка заболела и умерла.
Несчастная женщина, обезумевшая от горя, пришла в собор и здесь у образа Божией Матери начала свою молитву: «Я всегда Тебе молилась, Матерь Божия, всегда чтила Твой образ, но Ты, невзирая на мое усердие, лишила меня единственной радости и утешения. Ты не спасла мою дочь от смерти». И затем осыпала Божию Матерь упреками, называя Ее немилосердной и жестокосердной. У образа Божией Матери женщина впала в какое-то бессознательное состояние, в котором увидела лучезарно сияющую Царицу Небесную. Божия Матерь обратилась к ней с такими словами: «Неразумная жена! Я слышала твои молитвы о дочери и умолила Сына и Бога Моего, чтобы Он взял ее чистой в лик девственниц. Она вечно восхваляла бы имя Господне с другими, подобными ей, но ты воспротивилась этому. Да будет же по-твоему. Иди, дочь твоя жива?... После этих слов женщина очнулась и направилась домой. Дочь ее уже лежала в гробу, готовая к погребению. Но вдруг неожиданно для всех щеки ее покрылись румянцем. Послышался глубокий вздох, и отроковица живая поднялась из гроба. Радости матери не было конца.
Но счастье было непродолжительным. Выросшая девица повела разгульную и порочную жизнь. Для матери она стала не утешением, а большим несчастьем. Она била мать, бранила и всячески издевалась над ней, причиняя ей слезные обиды. Так страшно и опасно не подчиняться воле Божией (115, 64).
***
Афонский иеросхимонах Арсений сообщил настоятелю Новоиерусалимского монастыря отцу архимандриту Леониду замечательный случай, бывший с его родной сестрой. «Моя родная сестра, — рассказывал он, — воспитанная родителями в любви к Богу и благочестии, весьма любила храм Божий и ко всякой святыне относилась с глубоким благоговением. В летнее время она набирала цветов и ими под праздники украшала святые иконы, что ее премного утешало.
Однажды она заметила, что прислуга небрежно относится к древней иконе, хранившейся в нашем доме, и, кстати сказать, очень ветхой. Краски на ней осыпались, отчего и разглядеть изображенное было затруднительно. По ветхости икону вынесли в кладовку и поставили на божницу. Домашняя работница по своей небрежности к святыне дерзнула снять эту древнюю икону с божницы и покрыла ею горшки с молоком. Когда сестра увидела это, она немедленно поставила икону на место, а работнице строго приказала, чтобы та в следующий раз не смела этого делать. Прошло некоторое время. Икона опять была снята работницей с божницы и употреблялась, как покрышка глиняных крынок. Видя такое отношение к святой иконе, сестра несказанно опечалилась. Она снова сделала работнице строгий выговор. Опасаясь, что икона еще раз может быть снята, она принесла ее к себе в светелку, где в летнее время спала, и поставила ее там на божницу. В первую же ночь после того сестра видит себя во сне идущей в светелку, которая наполнилась молниеносным светом. Он исходил от ветхой иконы. Сестре представлялось, что она вошла в светелку. Вдруг лик на древней Казанской иконе Божией Матери начал проясняться. Когда он совершенно проявился, сестра услышала от святой иконы голос: «Благочестивая и благонравная девица. За проявленную тобой любовь к Моей святой иконе Я умолила Сына Своего и Бога о даровании тебе радости душевной и здоровья телесного. Ты скоро соединишься браком с единонравным тебе юношей, а Я во все дни жизни твоей буду Хранительницей твоего дома. В память Моего явления тебе попроси родителей, чтобы они на этой древней доске написали Мой образ так, как ты Меня видишь, и да будет эта икона тебе в благословение на твое супружество». Вскоре после описанного видения сестра действительно вышла замуж за доброго и милого человека. Она была с ним счастлива и внешне, и духовно. Тридцать пять лет они мирно жили в единении супружеской любви. Дети их отличались примерным поведением, красотой и добротой, а главное — все они были кротки и благочестивы. Обещание Царицы Небесной, данное сестре в видении, исполнилось.
Дом сестры был незримо храним Покровом Матери Божией. Сестра моя, — закончил свою повесть иеросхимонах Арсений, — скончалась еще нестарой. Смерть ее была безболезненна. Она умерла, словно уснула тихим, приятным сном. Перед смертью она, благословляя детей и мужа, в тихой молитве всех их поручила Царице Небесной и просила Ее быть им Покровительницей во все дни их жизни» (115, 55).
***
Одна бедная женщина лежала больной, и смерть ее была уже недалеко. Женщина эта была вдова и все время своего вдовства проводила в молитве и слезах. Теперь настал час разлучения с миром. Вокруг ее постели стояли взрослые дети и глазами, полными любви, смотрели на умирающую мать. Собрав последние силы, она еще раз приподнялась и, взглянув на детей сияющим радостью взором, сказала: «Дети, я оставляю вам огромное сокровище». Дети посмотрели на мать с удивлением и сказали: «Милая матушка, как же это может быть? Разве была когда-нибудь вдова беднее тебя?» «Так, дети мои, — отвечала мать, — но я все-таки оставляю вам большое сокровище, оно принесет вам благословение!» С этими словами она подала им свою Библию, которая лежала у нее под подушкой, и сказала: «Знайте, дети, что нет ни одного листка в этой книге, который бы не был орошен моими слезами; вот это и есть сокровище, которое я оставляю вам; исполняйте все, что в ней написано, и вы будете счастливы».
Дети с благоговением приняли последний дар матери. Слова ее глубоко запали в их сердца. Они старались исполнять, что требует от нас Слово Божие, и были людьми благочестивыми, добрыми и счастливыми. Они всем повторяли, что Библия есть сокровище, которому нет цены на земле (108, 223).