Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterЕпископ Варнава (Беляев). Основы искусства святости. Том 2
«Некоторые имеют обыкновение писать тщеславии в особенной главе и отделять его от гордости; поэтому и говорят они, что начальных и главных греховных помыслов восемь1. Но Григорий Богослов2 и другие3 насчитывают их семь. С ними и я более согласен; ибо кто, победив тщеславие, может быть обладаем гордостью? Между этими страстями такое же различие, как между отроком и мужем, между пшеницею и хлебом; ибо тщеславие есть начало, а гордость конец. Итак, по порядку слова, скажем теперь вкратце о нечестивом возношении — об этом начале и исполнении всех страстей. Ибо кто покусился бы пространно об этом предмете любомудрствовать, тот уподобился бы человеку, который понапрасну старается определить вес ветров»4.
Что такое тщеславие! — Оно есть страсть тонкая и могущественная, которая никого и ничего не боится; к подвижникам даже сильнее льнет. Там, где все остальные бесы прогнаны и обращены в рабство, дух тщеславия один надеется устоять и низложить мужественного борца. Все остальные бесы, как огня, боятся умножения в человеке добрых дел — демон тщеславия один только веселится, когда видит их умножение5. Там, где прочие бесы ничего не могут поделать и выбиваются из сил, трудясь над соблазнением подвизающегося, приходит этот тонкий, легко вздымающийся дух и в одну минуту уничтожает все долговечные поты, слезы, труды спасающегося и обращает их в ничто, лишая всякой награды.
Тщеславие, хотя многовидно и многоразлично, однако все его проявления можно свести к двум родам6. Первый («мирская гордость») свойствен новоначальным братиям и мирским людям. Монахи в этом случае тщеславятся тем, что их монастырь богаче, славнее, многолюднее, жизнь в нем лучше, одеваются красивее и богаче; в отношении себя тщеславятся какими-либо природными дарованиями: хороший-де канонарх он; к назначенному послушанию ловкость имеет — «горит все в руках у него» и прочее. Об этом же роде тщеславия среди мирян еще преп. Иоанн Лествичник сказал в предупреждение истинно кающимся: «Наблюдай и увидишь, что непотребное тщеславие до самого гроба украшается одеждами, благовониями, многочисленною прислугою, ароматами и тому подобным»7. Внушениями именно этого беса объясняются поступки молодых людей, в особенности девушек («барышень»): когда они, кажется, только и знают, что говорят, какая у кого шляпка — у той красивее, у другой хуже; какие носовые платки, духи; те же самые разговоры идут о кофточках, юбках, ботинках, не оставляется в покое даже нижнее белье; юноши заботятся о воротничках, «клешах», штиблетах, тростях, перстнях и прочем и прочем. Тщеславятся своими волосами, зубами, руками, ногами — всем, чем угодно. В лучшем случае, тщеславятся своими естественными дарованиями: остроумием, находчивостью, умением вести разговор и держать себя, начитанностью, благовоспитанностью, образованием, музыкально-вокальными или художественными способностями, благородностью происхождения и прочим. Это все душевные нечистоты самой первой, низшей степени.
По-иному совершенно демон искушает подвизающихся («гордость монашеская»). Они уже все предыдущее отвергли в душе и оплевали, как срамное и гнусное; поэтому он заставляет их тщеславиться добродетелями. Здесь также две степени можно подметить. Первая грубее второй, потому что добродетели у нее главным образом внешние: пост, общая молитва в церкви, общее послушание и так далее. У затворников и живущих в одиночку дело, конечно, тоньше. Кто спасается на людях, тому бес всячески внушает, чтобы он совершал подвиг подчеркнуто напоказ, даже «с блеском» (окаянный, еще и текст евангельский приводит: Мф. 5, 16). Для сего враг не отказывается даже помогать нам и облегчать (о, коварство бесов!) наши труды8. Безмолвнику же бесы стараются испортить дело тем, что сами тонко нахваливают его и стараются уверить, что высота добродетели дает ему возможность легко побеждать их (демонов)9.
Приведу один только пример подобной бесовской брани. Чтобы понятны были вся, так сказать, соль и остроумное противоборство подвижника с врагами, упомяну сперва полностью то место из Псалтири, на поле которого совершилась эта битва. Вот оно: «Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися. Да постыдятся и посрамятся ищущий душу мою, да возвратятся вспять и постыдятся хотящий ми злая. Да возвратятся абие стыдящеся глаголющий ми: благоже, благоже» (Пс. 69, 2—4).
«Некто из прозорливцев, — сообщает блаженный Иоанн Лествичник, — сказал мне виденное им. "Когда я, говорил он, сидел в собрании братии, бес тщеславия и бес гордости пришли и сели при мне, по ту и по другую сторону; и первый толкал меня в бок тщеславным своим перстом, побуждая меня рассказать о каком-нибудь моем видении или делании, которое я совершил в пустыне. Но как только я успел отразить его, сказав: да возвратятся вспять и постыдятся хотящий ми злая (Пс. 69, 3), тотчас же, сидевший по левую сторону, говорит мне на ухо: благоже, благоже ты сотворил и стал велик, победив бесстыднейшую матерь мою. Тогда я, обратившись к нему, произнес слова, следующие по порядку после сказанного мною стиха: да возвратятся абие стыдящеся глаголющий ми: благоже, благоже сотворил еси"».
Хотя то, что происходило далее, относится к существу другой страсти больше, чем к тщеславию, но, чтобы не разрывать целостной ткани рассказа, я приведу и это.
Преп. Иоанн попросил объяснить прозорливца основы тех взаимоотношений бесов, которые они ему сами открыли. «Спросил я того же отца, — продолжает он, — как тщеславие бывает матерью гордости? Он отвечал мне: "Похвалы возвышают и надмевают душу; когда же душа вознесется, тогда объемлет ее гордость, которая возводит до небес и низводит до бездн"»10.
В общем же надо сказать, что тщеславие многолико. Тщеславие положительно во всем запинает человека. Если тот хочет попоститься — тщеславится тем, что, вот, он чуть ли не подвижник; начинает скрывать от людей свой пост — опять тщеславится, считая себя мудро поступающим. Сошьет новое красивое платье — и вот уже не может усидеть дома и не оббегать всех знакомых, не посетить и те места, куда уже давно перестал ходить; оденется, желая смириться и подавить страсти, в старое, изношенное — и уже ублажает себя и гордо благодарит Бога, по внушению беса, что ему (Бог уж ни при чем у такого человека) удалось победить беса (того самого, что ему это внушил!)...
Кто после этого не восплачет, видя себя со всех сторон опутанным сетями?! В тот момент, когда человек думает, что — слава Богу! — все кончено, враг низложен и искушение прошло, в это самое время умерщвленная, казалось, насмерть ехидна восстает, преследует своего победителя еще жесточе, чем раньше. И чем сильнее будет сокрушена, тем сильнее после борет возношением самою победою. «Как ни брось сей троерожник11, все один рог станет вверх», — говорит по этому поводу св. Иоанн Лествичник12.
Из исторических примеров приведу всем известные.
Александр Македонский мог бы еще, по его собственным словам, променять свои царства (да и то, если бы это случилось как-нибудь само собою) на житье в бочке, но только в диогеновской, чтобы было чем прославиться.
«Если бы я не был Александром, — сказал он однажды, — то хотел бы быть Диогеном» (Cicero. Tusculanae disputationes, V, 32, 92).
Но сам Диоген, опять-таки, тщеславился своей неряшливостью и презрением к удобствам и обычаям мира, которых избегал.
Один раз он пришел к знаменитому философу Платону и грязными ногами наступил на роскошный дорогой ковер, лежавший в его помещении, со словами, что он попирает высокомерие.
— Да, другим высокомерием, — ответил ему в тон мудрец.
Таким образом, они разменялись одною и тою же монетой.
Покажу еще несколько злоухищрений тщеславного беса.
«Когда мы, на год или на несколько лет удалившись [не непременно телом, а и по взглядам и переменившимся убеждениям] от своих родных, приобретем малое некоторое благоговение, или умиление, или воздержание, — говорит светильник рассуждения авва Иоанн Синайский, — тогда суетные помыслы, приступивши, побуждают нас опять идти в отечество [или, что то же, опять искать общения с людьми и знакомыми], для назидания, говорят, и примера, и пользы многих, видевших некогда наши беззаконные дела; а если мы еще богаты даром слова и имеем сколько-нибудь духовного разума, тогда уже, как спасителям душ и учителям, советуют они нам возвратиться в мир». Намерение же их то, «чтобы мы благополучно собранное в пристанище бедственно расточили в пучине»13.
Этому искушению постоянно подвергается молодежь, и даже не имеющая духовного воспитания. Немножко поучится, нахватается верхов, прочитает несколько брошюрок по специальным вопросам, выучит десятка два-три иностранных слов (которыми она без труда хочет прикрыть свое невежество и пустить пыль в глаза) и выходит с этим запасом — как будто знания Платона, Шекспира, Гете, Канта и прочих сразу вложились в ее голову, — выходит, говорю, учить всякого, кто попадет под руку, не исключая и старших. С этих пор молодому человеку или девушке уже не сидится на месте. Забота у них становится не маленькая: надо послужить благу всего человечества или, по меньшей уж мере, благу своего народа. Кругом, оказывается, одна «тьма», «невежество», люди «прозябают» и живут «мещанскими» интересами. «Никакого прогресса». «Сидеть дома без пользы и цели, — шепчут бесы, — это эгоизм и грех, Бог велел любить своих ближних и благотворить им». А глядишь — этот человек и в Бога-то не верит... И когда душа примет все эти помыслы, то начинает кружиться, как очумелая муха на полу, повсюду разглагольствуя de omni re scibili et quibusdam aliis* (* обо всех вещах, доступных познанию, и о некоторых других (лат.)) — и ни о чем по существу дела. И не допускает ее враг до простого соображения, что если бы каждый, вместо того чтобы, оставив воспитание и приведение в надлежащий вид своей души, идти «просвещать» других, занялся очищением своего ума и сердца от невежества, себялюбия, гнева, блуда (и мало ли от чего еще наберется), то в целом человечество какой бы приняло прекрасный вид! И главное, успех пришел бы гораздо скорее. А иначе, если мы себя лично на должную высоту поднять не можем и терпения не имеем, то как же хотим с этими же, недостаточными для своего собственного серьезного воспитания силами переродить чужие души, которые тоже имеют свое самолюбие и свои страсти? И вот, если человек, стоя на своем, не сможет одержать верх над инакомыслящими, то начинает мучиться или, вернее, озлобляться, роптать, обвинять их в «отсталости», «мракобесии» и тому подобном, будучи сам окружен со всех сторон бесовским мраком.
Но сознание того, какая великая польза будет человечеству, если оно примет наши идеи и проникнется нашими убеждениями, и какую славу оно должно нам воздать за все это, не только свойственно молодежи, но трогает умилением и сердца стариков. Сами ученые, причастные к «успехам цивилизации», смеются над этой немочью, не понимая, что издеваются тем самым и над самими собой.
Так, Уорд15, выясняя развращающее действие эгоизма и самомнения, вскрывает не без отваги, до чего доводит преувеличенное понятие о собственной важности, всегда оберегающей нравственность других и становящейся даже забавной, потому что к ней всегда примешивается напускное смирение. Во имя «научной» истины он без сожаления, с холодным беспристрастием, как говорят, ученого, приводит в пример Огюста Конта, «который, после того как долго придерживался своей "мозговой гигиены", т. е. не читал ничего и не разговаривал ни с кем, а только вырабатывал свою систему из глубины своего самосознания, вообразил себя наконец провозвестником нового откровения и назначил даже время, когда оно будет всеми принято». «А разве не заметны следы такого преувеличения собственного значения, — продолжает дальше Уорд, — у Герберта Спенсера, когда он в предисловии к своим "Data of Ethics"* (* «Основания этики» (англ.)) объясняет, что спешит изложить миру свою систему этики из боязни, чтобы от промедления не произошло серьезных бед?»
Нужно ли еще напоминать о том, о чем мы все учили в гимназии, — о всех этих «нерукотворных памятниках» тщеславия, которые поочередно воздвигали сами себе Гораций, Овидий, Пушкин и другие? Я приведу здесь менее известные и более других поучительные слова Овидия, находящиеся в одной из его «Любовных элегий» («Amores»)16:
...mihi fama perennis
Quaeritur, in toto semper ut orbe canar...
Ergo etiam cum me supremus adederit ignis,
Vivam, parsque mei multa superstes erit.
...я славы вечной
Ищу: во всем мире всегда чтобы пели меня...
И даже в то время, когда будет жечь
Последний огонь меня, — буду я жить
И свой прах лучшей частью себя переживу...
Это упоминание об адском огне, в котором будет гореть поэт в то время, когда его любовными стихотворениями будет зачитываться весь мир, — очень назидательно.
Еще одна бесовская хитрость. Те, которые ведут внимательную жизнь, хорошо поймут, о чем я буду говорить.
Иногда демон тщеславия, внушив близкому нам человеку помыслы, открывает их в то же время и нам самим и подстрекает, чтобы мы сказали этому человеку, что у него на сердце. И когда мы послушаемся лукавого духа, то он после подходит к нам и бесстыдно начинает ублажать как прозорливцев. Если поддаться на эту удочку, то очень скоро во множестве случаев начнешь подмечать за собою, что ты как бы «предвидел» то или иное событие, тот или иной обращенный к тебе вопрос со стороны других17.
Приложу и еще одно демонское кознедейство. Дух тщеславия, как я сказал, один из самых могущественных, только разве дух гордости превосходит его. Поэтому, куда он приходит, оттуда легко может выгнать и убрать со своей дороги других демонов. Но иногда и уступает им свою победу над несчастной душой. То, как это бывает на практике, описывает, в частности, св. Иоанн Лествичник:
«Видел я, как... один монах рассердился, а между тем пришли мирские; и вдруг сей окаянный, оставив гнев, перепродал себя тщеславию; ибо не мог в одно время служить обеим страстям»18.
«Видал я плачущих, — передает тот же святой отец, — которые, будучи похвалены, за похвалу воспылали гневом; и как случается в торговле, променяли одну страсть на другую»19.
В произведениях мирской, или мировой, литературы (кому как угодно) при внимательном чтении можно также найти изображение подобных случаев, когда один бес старается опечалить другого и утащить у своего брата желанную добычу.
У Торквато Тассо, в «Освобожденном Иерусалиме», обольстительная, «нечестивая» (l'empia) Армида, лучше же сказать, сам диавол, поет20:
La fama che invaghisce a un dolce suono
Voi superbi mortali, e par si bella,
E un'eco, un sogno, anzi del sogno un'ombra,
Ch'ad ogni vento si dilegua e sgombra.
Goda il corpo securo, e in lieti oggetti
L'alma tranquilla appaghi i sensi frali...*
(*И слава — та, которой ум надменный
Пленяется, причина стольких бед,
— Лишь эхо, сон, тень даже сновиденья,
И с первого исчезнет дуновенья.
Не бойтесь же забав вы самовластья
И неге чувств отдайтеся в тиши!
(Перевод В. С. Лихачева. СПб., 1910) — Прим. составителя.)
«Что такое слава, которая привлекает вас, гордые смертные, чарующей молвой и на вид такая прекрасная? — Эхо, сон, вернее сказать сонная мечта и тень, которая исчезает и разлетается при малейшем ветерке...
Итак, пусть пользуется беззаботно ваше тело радостями жизни и да наслаждается без угрызений совести ваша душа восторгами чувственности».
К вышеуказанному не мешает еще добавить одно замечание. Иногда новоначалъному полезнее и выгоднее перепродать себя бесу тщеславия, чем остаться в рабстве у его, хотя бы и меньшего, собрата. Это бывает в тех случаях, когда мы страждем от духа блуда или вообще подвергаемся искушениям со стороны плотских пороков. Выгода в том, что младенец в духовной жизни все равно не уйдет от демона тщеславия (ибо сколько людей хвалится своими «любовными похождениями» и приключениями! Ср.: Флп. 3, 19), а быть обладаемым, например, блудной похотью — это такая яма, откуда человек обычно уже не в силах выбраться после падения (или с величайшим трудом может выкарабкаться, и то при многих покаянных и просительных слезах к Богу и с помощью благодати)21.
Вообще спасающемуся нужно зорко и внимательно следить за всеми своими мыслями и чувствами, чтобы незаметно, под образом благочестия, не уклониться в нечестие и в мысленную свою овчарню не принять в одежде овчей волка, то есть диавола. Иначе он вскоре наделает таких бед, от которых не оправишься, может быть, и за всю жизнь. Да и беды-то сами обнаружатся только после смерти нашей. Что, конечно, еще плачевнее.
«Не знаю, как это бывает, — говорит св. Иоанн, списатель "Лествицы"22, — что многие из гордых, не зная самих себя, думают, что они достигли бесстрастия, и уже при исходе из сего мира усматривают свое убожество». В том-то и состоит искусство или художество добродетели, чтобы совершать ее не как придется или «вообще», а как того хочет воля Божия, благая, угодная и совершенная23 (Рим. 12, 2). Отсюда следует, сколь ничтожна цена пустым людским мнениям и заключениям о якобы «легкости» спасения. «Да в чем ваше спасение, — говорят, — поклоны-то бить да голодом себя морить невелико дело». Но если бы они и это невеликое попробовали не день, не два, не месяц, а в продолжение нескольких лет, то опали бы в теле и — поневоле «одухотворились» бы... Или говорят еще: «В чем дело святых-то было? В огороде покопается, корзинки поплетет немножко, помолится — мы в миру больше делаем... Как ломаем себя! Кровью, вместо пота, истекаем...» И опять отвечу, что если бы они вместо рук и ног «поломали» голову и волю свою в противоположном своему характеру направлении, и хотя бы не целую уже жизнь, а день или два только, тогда бы не сказали, что их труд велик. А что касается самого телесного труда, то если он не ради Господа совершается — принесет душе не пользу, а только вред (Мф. 12, 30). Это печально и плача достойно — после великих трудов пожать ветер, но это так. То, как в будущем веке нас могут лишить награды за понесенные здесь великие труды, мы видим на примере распутного сына, когда тот после смерти родителей пускает по ветру скопленное их великими заботами и потами богатство. Подобная угроза заставляла еще древнего мудреца с грустью задумываться над своим положением и с горечью говорить: «...и это — суета!» (Еккл. 2, 17-19).
Итак, нечего обращать внимание на пустословие мирских людей, хотя бы и знаменитых, ибо они ничего не понимают. Святые великое дело совершают, и если мы хотим достигнуть их состояния или хотя бы только подражать им в свою меру, то должны шествовать тем же путем. А путь этот состоит не во внешнем творении добрых дел, чтобы их было как можно больше, нет, а чтобы они были как можно ближе к Божественной мысли и воле о них24. Нужно «торговать» добродетелями, и какая в данное время на житейском рынке («на торжище» — εν τη αγορα: Мф. 20, 3) идет, ту и пускать в дело25. А иначе — значит только кулаками «по воздуху бить»26, чего так старательно избегал апостол (1 Кор. 9, 26). Нет, надо так, чтобы попадать по лицу противника, то есть диавола. А то измучаемся, измотаемся, великий подвиг понесем, а в конце жизни, при смерти, увидим или нам покажут, что мы били впустую. Еще раз повторяю, не в том спасение и приобретение святости заключается, чтобы наворочать, как камней каких грузных, добродетелей, а чтобы «изящно» (в духовном, божественном, а не мирском смысле) их совершить. В этом-то целая наука и заключается. К сожалению, этого не понимают часто прославленные философы и, по своему невежеству, хвалятся перед всеми тем, чего надо бы, собственно, стыдиться.
Вот хороший пример. Рассказывают в Оптиной пустыни о Льве Толстом следующее:
«Пришел он в Оптину, кажется, в конце 70-х годов, пешком, в крестьянской одежде, в лаптях и с котомкой за плечами. Скоро, впрочем, открылось его графское достоинство. Пришел он купить что-то в монастырскую лавку и начал при всех раскрывать свое, туго набитое деньгами, портмоне, и потому вскоре узнали, кто он таков. Как по виду крестьянин, он приютился в простонародной гостинице. Одного бедного дьячка спросил старец Амвросий, где остановился. "Да там, — отвечал тот, — с графом в простонародной". Этот, представлявший из себя какого-то особенного человека, лично был у старца и сказал ему, указав на свою одежду, как он живет. "Да что ж из этого?" — воскликнул старец, с улыбкою поглядывая на него. Неизвестен подлинный ответ старца графу, но смысл его таков: одна внешность без внутреннего содержания, что тело без души. Все труды и подвиги телесные и даже самоумерщвления, если они не направлены к исполнению заповедей евангельских, к приобретению добродетелей и в особенности смирения, не только не приносят пользы душе человека, но наоборот, приносят ей величайший вред — совершенно ее погубляют27.
Так объюродевшую мирскую мудрость приходится учить уму-разуму тем самым монахам, на которых она нападает как на тунеядцев и ничего не понимающих в жизни.
То, что Л. Толстой в конце жизни старался представить себя кем-то особенным, — собственно, обыкновенная история. Он в этом делании не ушел дальше своих предшественников — бунтовщика Февды и обманщика Симона Волхва, каждый из которых тоже в свое время удивлял людей, глаголя некоего быти себе велика (Деян. 5, 36; 8, 9). История показывает, что и духовный конец их одинаков.
Если мы обратимся к истории светской, то во множестве найдем подобные примеры, в которых мир находит нечто поразительное, но они, в сущности, являют только все свойства красивого мыльного пузыря. Ниже я приведу примеры того, до чего может довести человека в этом отношении демон тщеславия, а сейчас скажу, что все святые отцы и учители Церкви — Климент Александрийский, Иоанн Златоуст, Василий Великий, Григорий Богослов, даже пустынники и затворники, Нил Синайский, Исаак Сирин и другие, — все в один голос предостерегали своих духовных чад от увлечения внешним блеском философов и мудрецов мира сего, после которого, как и вслед за вспышкой магния, ничего не остается, кроме одного чада.
Они так определяли суть подвижнического «жития» этих «великих людей»:
«Иные из них [т. е. философов и ученых] вовсе нерадят о деятельной жизни, занимаются же, как думают, любомудрием умозрительным, вдаются в исследования трудные, толкуют о том, чего и доказать нельзя, хвалятся, что знают величину неба, меру солнца и действенность звезд. А иные покушались иногда и богословствовать, хотя в этом и истина неисследима и догадка опасна, жили же бесчестнее во грязи валяющихся свиней.
Если же некоторые вели и деятельную жизнь, то стали хуже первых, подъяв труды для славы и похвалы. Ибо не из-за чего иного, как из желания показать себя и из славолюбия, предначинали многое эти жалкие, дешевую и ничтожную награду приняв за таковое злострадание; потому что всегда молчать, питаться травой, прикрывать тело худыми рубищами и жить, заключившись в бочке (намек на Диогена. — Еп. Варнава), не ожидая за это никакого воздаяния по смерти, хуже всякого безумия»28.
Видишь, как святые смотрели на дело. Если человек при занятиях философией, метафизикой, астрономией и даже богословием не ведет деятельную жизнь, то есть не воздерживает свои чрево и подчревность, на мягком спит, в мягкое одевается, мошну свою не для милостыни раскрывает, а только при людях, чтобы показать, сколько в ней денег, одним словом, живет хуже свиньи, то вся его наука и знания ничего не стоят и только еще большее осуждение принесут. А если несет человек подвиги, но не ради Христа, а надмеваясь дутой славой, то, как принимающий на себя вдвое больше мучений (и от науки, которая тоже требует своего труда, и от утеснения тела, и делающий это без надежды на бессмертие), выглядит глупее всякого сумасшедшего. Последний потому может рогожку на тонкое барское белье надеть, что соображения не имеет; а делать это, считая себя в полной памяти и великом разуме, — трудно подыскать и название для определения такого поступка.
Ведь если я по необходимости, чтобы смирить свою плоть, и умерщвляю ее (υπωπιαξω — неточный перевод от υπωπιον, «часть лица под глазами»; отсюда υπωπιαξειυ значит кому-нибудь так лицо избить, чтобы под глазами синяки были, иначе: «фонарей наставить». Следовательно, мысль апостола, 1 Кор. 9, 27, не та, что он умерщвлял плоть, то есть самоубийством занимался, а только та, что он ее так приструнил и расправился с ней — как некоторые мужья с непослушными женами в деревне, — что она у него после этого «как шелковая» была. Отсюда надо выводить и христианское понятие об аскетизме, о подвигах и прочем, которые суть не презрение, не умерщвление в прямом смысле, не самоубийство, как во всем этом хотят обвинить монахов невежественные плотолюбцы из мирян, ссылаясь на не понятое ими учение христианское, а только посильное, «до синяков», усмирение не в меру разыгравшейся, и разбаловавшейся, и переставшей слушаться разума плоти)... Итак, если я ее и умучиваю, томлю, то в надежде, что придет время, когда этой необходимости уже не будет. А если не верить в загробную жизнь, да и тут покоя не знать, не есть ли это, действительно, как говорит Нил Синайский, хуже всякого безумия? Да и для чего тогда графу лапти надевать, ведь не для возбуждения же чувства изящного? И не для того, конечно, чтобы это для него было удобнее, потому что не умеючи лаптей барину не надеть — слугу придется из деревни звать. И не для того, разумеется, чтобы в них самих какую-нибудь цель жизни высшую видеть, ибо такого сумасшествия трудно представить. И не для того, чтобы досадить за что-нибудь телу, ибо оно неразумно и без понятия. Еще менее можно предположить, чтобы этим «положение народное» хотел такой человек облегчить, приблизить к себе, показать, что он сам входит в народ, ибо это достигается другими результатами (милосердием, любовью, раздаянием своего имущества бедным и прочим), а не простой костюмировкой в босяцкое тряпье среди помещичьей гостиной и в кругу высокоименитых людей. Что же остается после всего этого признать? — Одно: желание славы и похвалы, о чем и говорит преподобный отец. Трудно освободиться от стремления к славе!.. Еще древние это разумели. «Etiam sapientibus cupido gloriae novissima exuitur — страсть к славе даже и у мудрецов совлекается последнею», — читаем у них29. Чего только не делали из-за нее эти «бесстыжие», как называет св. Иоанн Златоуст светских философов. Ходили в вычурной одежде, уничтожали собственными руками свое добро, подвергались побоям и даже шли на смерть30. Да и не «мудрецы» так же поступали. Подобные вещи настолько характерны и в то же время не чужды и нашему времени (не дорожащему жизнью и шутящему с нею, как с игрушкой), что их стоит привести.
Вот Агриппина, мать императора Нерона. Как известно, она скончалась от убийц, подосланных собственным ее сыном. Говорят, — передает Тацит31, — что «этот свой конец Агриппина знала за много лет вперед, но презирала его. Ибо когда вопрошала халдейских волхвов о Нероне, то они ей ответили, что он будет императором и убьет свою мать. "Ну что ж, — сказала она, — и пусть убьет, лишь бы только был императором (occidat, dum imperet)"».
Второй пример возьму у Сенеки32. «Юлий Кан (Julius Canus) играл в шахматы, когда вошедший (чтобы повести его на казнь) офицер в сопровождении конвоя стал его торопить. По зову офицера, он пересчитал фигуры и сказал своему партнеру: "Смотри, не вздумай хвастаться после моей смерти, что обыграл меня", — и затем, кивнув головой офицеру, добавил: "Будешь свидетелем, что вся игра была на моей стороне (uno me antecedere)"».
Ради тщеславия глупо бравировали в последние минуты своей жизни философ Сократ; известный циник и непревзойденный никем в мире сквернослов, блестящий римский писатель Петроний; не менее известный богохульник поэт Гейне33 и другие. Из их биографий видно, что такие состояния возможны только тогда, когда люди не верят не только в адские вечные муки, но и вообще в Разумное Божество, способное требовать от человека, да еще известного писателя и философа, более умного и серьезного к себе отношения, чем балагурство паяца. Итак, не тому мы должны удивляться, что в миру люди «подвиги» совершают — как им не совершать, когда диавол вместо того, чтобы противодействовать, помогает им! — а тому, что в христианстве подвижники их совершают в больших размерах и в то же время как должно, несмотря на величайшие и выше человеческой меры гонения со стороны диавола и его слуг... А быть православным и совершать заповеди по Евангелию (как его понимает Церковь) — это великое дело, и в нем-то заключается существо всего спасения. Ибо если бы из тех прославленных людей, умирающих так бутафорски и нечистоплотно и за это прославляемых целым миром, попытался кто-либо потерпеть мужественно боль ради Христа и, следовательно, в молчании (Мф. 6, 1 след.), и постарался бы так творить подвиги, как их творили святые отцы, то вскоре увидел бы, как говорит св. пророк Давид, что сие труд есть... дондеже вниду во святило Божие (то есть до самого того времени, когда достигну святости и блаженного бесстрастия и когда добродетели обратятся уже в такой же навык, какой человек имел раньше к страстям, Пс. 72, 16-17). Впрочем, оговариваюсь, некоторые из «великих» сознавались, что, действительно, камнем преткновения Церковь и Христос для них являются. Дочь Л. Толстого передает слова своего отца перед уходом его из дому34: «Как жалко, что я не могу поселиться и жить в монастыре, исполняя послушание и всякие монастырские работы, но только не посещая церкви и не исполняя обрядов». В аскетике это состояние называется — бесоодержимостъю. В жизни его можно наблюдать у кликуш: человек как человек, а к иконе, Евангелию, под благословение подвести нельзя — завопит и оземь...
Что же человеку нужно делать, чтобы избежать этих тонких, но очень крепких демонских сетей?
Прежде всего, нужно здесь заметить, что в брани против бесов тщеславия имеет большое значение общий склад характера человека. Лукавые, суемудрые, многознайки более беспомощны против них, чем люди с простым сердцем и душою35. Вместо святоотеческих цитат приведу один случай из жизни римского императора Гая Калигулы. Историк Дион (Cassius Dio) передает, что тот дошел до такого безумия, что из тщеславия становился на возвышенный пьедестал в капище Юпитера и требовал себе поклонения как божеству. Позу при этом он делал ломаную, жеманную, манерную, силясь показаться как можно величественнее и импозантнее. И вот, рассказывает дальше историк, однажды какой-то житель Галатии, увидя его таким образом на пьедестале, принимающим поклонение от народа, расхохотался. Император подозвал его и с неподражаемой важностью спросил:
— Ну что, какое я на тебя произвожу впечатление (τι σου δοκω ειναι)?
— Скажу прямо, — отвечал тот, — великой дубины36 [большого дурачества] и, конечно, ничего умопомрачительного я не испытал.
«А он был сапожник», — добавляет Дион Кассий, заканчивая свой рассказ37.
Что же касается частных предписаний, которые святые отцы дают подвизающимся против сей страсти, то все существенное в них я изложу в нижеследующих пунктах.
Прежде всего перечислю средства профилактические, как выражаются врачи, то есть выясняющие условия предотвращения самого заболевания этой страстью, — средства, заранее охраняющие человека от впадения в сию проказу.
• «У отцов из древности доселе существует такое изречение, — начинает изложение этих противоядий преп. Иоанн Кассиан38, — которого я не могу и произнесть без стыда, так как я не мог ни родственницы удаляться, ни избежать рук епископа (то есть был, по-нашему, иеромонахом. — Еп. Варнава), — именно, что монаху всячески надобно избегать женщин и епископов. Ибо если однажды вовлекут его в знакомство с собою, то ни тот, ни другая уже не допустят ему более иметь покоя в келье или заниматься богомыслием, созерцать чистыми очами святые предметы».
Отсюда вывод: «старческие» окормления женщин молодым монахам (ученым, главным образом, потому что прочим это и малоспособно) нужно оставить39, а общение с архиереями, чего нельзя никак избежать, поставить под строгий контроль совести и страха Божьего и крайне внимательно следить за сердцем, чтобы оно не уклонялось в вольное обращение («панибратство», см. § 6. Дерзость) с епископом, не тщеславилось близостью положения, благосклонностью архиерея, личными качествами, вызвавшими это доверие, и тому подобным.
• Не дозволим себе ничего делать с тщеславными намерениями для получения суетной славы.
• То, что сделано нами вначале хорошего, должны всячески стараться охранять с должным вниманием, чтобы после подкравшаяся страсть тщеславия не сделала напрасными всех трудов наших и тем не уничтожила плоды их. Для этого после каждого совершенного дела (да и в начале его) должно внутренне помолиться, а то и перекреститься, прося Бога, чтобы Он покрыл нас Своею благодатию от козней диавола. Ибо аще не Господь созиждет дом, всуе трудишася зиждущий. Аще не Господь сохранит град, всуе бде стрегий. Всуе вам есть утреневати и прочее, говорит пророк Давид (Пс. 126, 1-2).
• Если что не принято делать там, где мы живем, того со всем старанием должны избегать, чтобы не отдать дани демону тщеславия. Также избегать и того, что может отличать нас между другими и приобрести у людей похвалу за то, что будто мы одни это делаем40. Ибо этими особенными признаками докажется, что бес на нас уже сел и поехал41.
Но если мы вовремя не предупредили пожар страсти, то достаточною водою для его потушения являются для нас:
• Слезы покаяния и страх Божий.
• Память смертная.
Последние три свойства* (* Еще одно пропущено — молчание (Мф. 6, 2: «не воструби пред собою»). Путь Божий — путь в тайне сокровенный. Тавениотские монахи (у Иоанна Лествичника) всякую свою добродетель, о которой узнавали люди, не считали добродетелью. Пропал, значит, труд, время и все остальное.)
доброго устроения души предполагаются, впрочем, уже приобретенными человеком, ибо ими начинается созидание самого спасения. А если не так, то, несомненно, случится с нами то, что бывает и на истинном пожаре у беспечных жителей: «Горим, горим!» — кричат, а хвать — или воды нет, или бочки рассохлись, или рукава худые, или насос не действует...
• Но если все-таки у нас этих добродетелей нет, то убоимся, по крайней мере, стыда, следующего за тщеславием, потому что возносяйся непременно смирится (Лк. 14,7-11) еще и здесь, прежде будущего века (ср.: Пс. 52, 6).
В заключение тем, которые хотят во что бы то ни стало прославиться, избежав посрамления, и всячески не желают, чтобы об их грехах знал кто-нибудь, я подам (не от себя) совет — не такой, какой демоны дают, надувая и только обманывая человека, а настоящий, идущий из недр чистых и источника божественного. Святому Духу, глаголавшему в присных своих (Еф. 2,19), мы можем довериться, конечно, безопасно.
Прежде всего, мы должны покрывать согрешения наших ближних, если нет нам от того вреда, тогда и нас милость Господня поддержит42. Но средство это, как легко заметить, не всеобъемлющее, грехи братьев на глазах у нас не всегда совершаются, а заниматься сыском их — грех и одна из гнуснейших страстей, приводящая к самым плачевным результатам43. Но вот средство, черпающее свою силу из источника, находящегося в нас же самих: «Если хочешь, чтобы Господь покрыл грехи твои, то не выказывай людям добродетель, если какую имеешь, ибо как мы поступаем в отношении наших добродетелей, так Бог делает с нашими грехами»44, то есть чем больше мы стараемся выставить напоказ свои якобы подвиги и добрые дела, тем в большей еще степени для нашего смирения Бог выставляет после пред глазами целого света мерзость наших тайных грехов и пороков.
Примечания:
1. Ср.: Преп. Нил Синайский. Творения. Т. 1. М., 1858. С. 201 и след. О восьми лукавых духах. Также см.: Преп. Иоанн Кассиан. Писания. М., 1892. С. 240. Собеседования египетских подвижников. Собеседование 5, 2.
2. Творения. Ч. 3. М., 1893. С. 214. Слово 39. На святые светы явлений Господних.
3. Преп. Нил Синайский. Творения. Т. 1. С. 214. Подробности см.: "Основы" Отдел III. Гл. 1. Душевный и телесный состав падшего человека.
4. Лествица. Сергиев Посад, 1908. С. 143. Слово 22, 1. Кстати, то, что тысячу лет тому назад преподобному казалось невероятным по легкомыслию и преступной тратой времени, данного нам для оплакивания своих грехов, в XX веке не только исполняется, но и вменяется в особую заслугу (конечно, для «мира» и пресловутой «науки»).
5. Ср.: Там же. Слово 22, 3.
6. См.: Преп. авва Дорофей. Душеполезные поучения. Троице-Сергиева Лавра, 1904. С. 42-43. Поучение 2. Также см.: Преп. Иоанн Кассиан. Писания. С. 240. Собеседование 5, 2.
7. Лествица. Слово 22, 4.
8. См. весьма любопытный рассказ аввы Евстафия в: "Основы" Отдел III. Гл. 6. § 5. Принятие на себя подвигов.
9. Ср.: Лествица. Слово 22,42; Преп. Варсонофий Великий, преп. Иоанн. Руководство к духовной жизни. СПб., 1905. С. 30. Ответ 44; Преп. Иоанн Кассиан. Писания. О постановлениях киновитян. Кн. XII. Гл. 10, 14, 16, 17, 18 и след.
В общем же, так как мы не достигли еще совершенства, то бесполезно и даже вредно и рассуждать об этих искушениях, которые выше нашего разума.
10. Лествица. С. 147-148. Слово 22, 35.
11. Троерожник, или murex ferreus y римлян, Fussangel y немцев, «рогульки железные», «подметные каракули» — особый военный метательный снаряд для преграды коннице. Между прочим, их употребляли при осаде Троице-Сергиевой Лавры. Остаток запасов их от того времени сохранился до сих пор в ризнице монастыря. Подробное исследование см. у свящ. П. Флоренского: Столп и утверждение истины. М., 1914. С. 808. Примечание к отделу XXX.
12. См.: Преп. Иоанн Кассиан. Писания. С. 136, 138. О постановлениях киновитян. Кн. П. Гл. 4-7; Лествица. Слово 22, 5; ср. еще: Слово 26, 106.
13. Лествица. С. 15, 22, 20. Слово 3, 11.
14. Первая часть поговорки, «de omni re scibili» («обо всех вещах, доступных познанию»), была присловием Пико делла Мирандолы; вторая же часть («и о некоторых других») была присоединена уже много времени спустя — некоторые приписывают ее Вольтеру. См.: Брюсов В. Огненный ангел. СПб., 1909.
15. Уорд Л. Ф. Психические факторы цивилизации. М., 1897. С. 124. Гл. XVII. Курсив мой.
16. Ovidius Naso. Opera omnia. T. 1. Lugduni Batavorum, 1670. Amores I, 15. V, 7-8, 41-42. Перевод мой.
17. См.: Лествица. С. 145. Слово 22, 18.
18. Там же. С. 146. Слово 22, 27.
19. Там же. С. 145. Слово 22, 13.
20. Tasso Torquato. La Gerusalemme liberata. Paris, 1858. P. 330. Cant. XIV, octav. 63; XIV, 64. Перевод мною сделан вольно.
21. О том, как выгоднее освободиться от других плотских страстей, см.: "Основы" Отдел III. Гл. 2. § 1. Чревоугодие; § 7. Сребролюбие; Гл. 8. Нестяжание. Также: Преп. Иоанн Кассиан. Писания. С. 249-250. Собеседование 5, 12. В чем полезно тщеславие?
22. Лествица. С. 153. Слово 23, 36.
23. См. на эту тему пространное и важное рассуждение у преп. аввы Дорофея (Душеполезные поучения. С. 165-169).
24. См: "Основы" Отдел III. Гл. 12. Молитва.
25. См.: Нилус С. Дух Божий, явно почивший на о. Серафиме Саровском... Из рукописных воспоминаний Н. А. Мотовилова. М., 1903. Гл. 3.
26. Апостол Павел напоминает в данном случае своим слушателям всем известные картины кулачного боя (нашего «бокса», πυγμη), имевшего место в городских гимназиях (см.: «Основы». Отдел III. Гл. 5. § 2. Прогресс или регресс?) или при общественных состязаниях. Πυγμη — вещь ужасная. На руки надевали кожаные колотушки, на которые впоследствии насаживались еще гвозди, медные шишки и кольца. (См. рисунок в: GuhlE., KonerW. La vie antique. La Grиce. Paris, 1884. P. 427). Причем бить старались противника по виску, по носу, по уху, по скулам! Ср. у Вергилия (Vergilius. Aeneis, V, 430). Следовательно, защищаясь, надо было отпарировать удар противника и заставить его промахнуться, «ударить по воздуху».
27. Агапит, архим. Жизнеописание в бозе почившего оптинского старца иеросхимонаха Амвросия. Ч. 1. М., 1900. С. 95-96.
28. Св. Нил Синайский. Творения. Т. 2. М., 1858. С. 2.
29. Tacitus Р. С. Historiae. Paris, 1850. P. 385. Lib. IV. Cap. 6. Платон об этом также говорит.
30. См.: Св. Иоанн Златоуст. Творения. СПб., 1898-1906. Т. 3. С. 278. Т. 4. С. 265. Т. 7. С. 163, 202, 368. Т. 9. С. 71. Т. 10. С. 301; Св. Василий Великий. Творения. Ч. 4. Сергиев Посад, 1892. С. 17-18. Письмо 4. К Олимпию. О том же писали Григорий Богослов, Исаак Сирин и многие другие. См. также: "Основы" Отдел III. Гл. 7. § 1. О естественных и сверхъестественных добродетелях.
31. Annales. Lipsiae: С. Halm, 1874. Lib. XIV, 9.
32. Seneca L. A. Opera. T. 1. Amsterdami, 1659. P. 224. De tranquilitate animi. Cap. XIV.
33. О смерти первых двух всякому школьнику известно по переводам из Ксенофонта или Платона или хотя бы из романа Г. Сенкевича «Камо грядеши?» («Quo vadis?»); o Гейне см.: "Основы" К читателю. Прим. 4.
34. Бюллетени книжных и литературных новостей. 1910, 15 декабря. № 7-8. С. 210.
35. Лествица. Слово 22, 44.
36. παραληρημα (от παραληρεω — «болтаю ерунду, вздор») — глупое, нелепое, дурашливое, ребяческое поведение (или такая же речь).
37. Dio Cassius. Historia romana, III, 59. «Caligula», 26, 9 (Lipsiae, 1864. P. 329).
38. Изложенные пункты содержат учение преп. Иоанна Кассиана (Писания. С. 142-143. О постановлениях киновитян. Кн. II. Гл. 17-18) и Иоанна Лествичника (Слово 22, 39,41).
39. По крайней мере до принятия архиерейства, когда уже долг будет требовать научения пасомых жить по-христиански. Однако Бог дал человеку талант и знания богословские не затем, чтобы мы до этого времени в землю его скрыли, подобно тому как платье прячут до весны в сундук, чтобы его моль не ела. Но что говорит апостол Павел Тимофею (2 Тим. 1, 6)? — «...напоминаю тебе возгревать (αναξωπυρειν — раздувать) дар Божий», все время подавать ему воздуха (то есть труды по очищению сердца и ума), как углю, чтобы тот не гас, а все более и более разгорался. Поэтому пусть изучают молодые ученые иноки творения святых отцов и, если им так хочется учить других раньше времени, пусть дадут перевод святоотеческих книг на русский язык. На них лежит этот долг и обязанность по отношению к Церкви. Великий срам на Страшном Суде и наказание будет нам, когда католики, протестанты и другие покажут свои издания текста и полных переводов наших святых отцов, в одежду которых мы облачились и убеждения которых считаем своими, а мы этого сделать не сможем. И это тогда, когда у нас в Московской Синодальной библиотеке и других библиотеках гниют драгоценнейшие рукописи-уникумы, от взгляда на которые жадным огнем разгораются глаза иностранных ученых!.. Скажут, у нас есть переводы и издания отцов. Это ли переводы — с пятого на десятое, тяжелым, неуклюжим языком начала прошлого века, в которых иногда едва просвечивает мысль подлинника (даже у еп. Феофана: Письма. Вып. IV. М., 1900. С. 139-143. № 1001, 1002, 1004), да и та порой заменяется просто своими словами, наудачу придуманными! Да и что переведено? Малая часть или половинная. Кому-кому, а ученым монахам за это небрежение о тех книгах, в которых они мнят имети живот вечный (Ин. 5, 39), достанется. Ведь не мирским же людям заниматься писаниями аскетов?! И не стыдно ли лицам, именующим себя «богословами», не иметь под руками на родном языке переводов своих богословов — святых Максима Исповедника, Дионисия Ареопагита и других?!.
40. См.: "Основы" Отдел III. Гл. 2. § 1. Чревоугодие.
41. Последнее выражение не мое, и притом имеет не переносный, а буквальный смысл. В житии преп. Илариона Великого (Четьи-Минеи, 21 октября) рассказывается: «Однажды, стоя на молитве, святой пришел в забвение, будучи побежден естественною немощию ума, и стал думать о чем-то ином. Заметя это, бес тут же вскочил ему на плечи, как будто какой наездник и, ударяя ногами по его ребрам и хлеща бичом по плечам и по шее, заголосил: "Поезжай, поезжай! Чего спишь!" и, смеясь, спрашивал: "Не хочешь ли ячменю?" Святой же, все эти диавольские козни ни во что вменяя, прогонял их от себя оружием креста».
42. Св. Исаак Сирин. Слова подвижнические. Сергиев Посад, 1911. С. 11. Слово 2; см. также: Древний Патерик. М., 1899. С. 146. Гл. 9, 9.
43. См.: Преп. авва Дорофей. Душеполезные поучения. С. 107. Поучение 9.
44. Преп. Марк Подвижник. Творения. М., 1858. С. 66. Слово 2,135.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter