<<<   БИБЛИОТЕКА   >>>

Шарапов С.А. Красота, согласно православному вероучению

8г. Музыка и изображения

Музыкальное и изобразительной искусства традиционно считаются одними из самых выразительных видов искусств (наряду со словесностью). Не удивительно, что они оказались весьма востребованными и в богослужебном устроении. Сам феномен музыки интересовал многих учителей Церкви. Мы не будем здесь насколько либо подробно останавливаться на том, как учители Церкви понимали музыку; коснемся лишь самых общих вещей.

По мысли святителя Григория Нисского, красота музыки есть воплощение неких космических законов, строя и ритма, составляющих порядок космоса, проявляющийся в созвучном, гармоничном взаимодействии космических явлений. Музыкант – и тут святитель Григорий приводит в пример Давида – улавливает это созвучие и воплощает в пении или игре на музыкальных инструментах. «Когда музыкант трогает струны плектром, он создает мелодию из разнообразия звуков, и притом, если бы все струны издавали один и тот же звук, мелодия вообще не могла бы возникнуть. Совершенно таким же образом пестрое смешение вещей в мировом целом, повинуясь некоему стройному и нерушимому ладу и согласуясь само с собой через соподчинение частей, творит вселенскую мелодию. Эта мелодия внятна для ума, ничем не развлекаемого, но поднявшегося над внешними ощущениями и слушающего напев небес. Как мне представляется, таким слушателем был и великий Давид, когда он, наблюдая разумную стройность движений небес, расслышал, как эти небеса повествуют о славе бога, своего устроителя. … Проникающее мироздание взаимное сочувствие, под чиненное строю, порядку и последовательности, и есть первичная, изначальная и подлинная музыка»[96].

Эта космическая гармония, возникающая из сочетания движения и покоя различных элементов в космосе, представляет собой многосложное и непостижимое славословие Господу, наделившему мир красотой статическо-динамической упорядоченности, о чем и говорится в псалме: «Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних. Хвалите Его, все Ангелы Его, хвалите Его, все воинства Его. Хвалите Его, солнце и луна, хвалите Его, все звезды света. Хвалите Его, небеса небес и воды, которые превыше небес»[97].

Поскольку человек есть «микрокосм», содержащий в себе, в некотором роде, все мироздание, то такой же космический порядок и созвучие элементов усматривается и в душе человека. Проявлением этого созвучия, в котором отражается общая космическая гармония, и является творимая и воспринимаемая человеком красота музыки. Далее святитель Григорий Нисский высказывает ту глубокую мысль, что музыка сродни природе нашей души; понимая музыку, воспринимая ее красоту, мы лучше понимаем себя, можно сказать, «приходим в себя», приводим себя к себе. «Коль скоро все, что соответствует природе, доставляет ей отраду, и поскольку установлено, что музыка сродни нашей природе, именно в этом и со­стоит причина того, что великий Давид примешал к нравственному учению мелодию и как бы оросил возвышенные догматы медовой сладостью, доставляю­щей нашей природе возможность некоторым образом созерцать и врачевать самое себя»[98]. Эта катарсическая функция музыки, как справедливо замечает святитель Григорий, проявляется и в истории с Саулом и Давидом, о которой повествуется в Ветхом Завете.

Что же касается содержательного аспекта красоты музыки, упирающегося в аскетическое значение соединения души с музыкальными формами, то тут возможны два взгляда (впрочем, не противоречащие в корне друг другу), проговариваемые, соответственно, святителями Василием Великим и Григорием Нисским. Согласно святителю Василию, мелодия это некая сладкая оболочка, примешиваемая для лучшего усвоения лекарства – смысла слов. «Дух Святой увидел, сколь тягостен роду человеческому путь добродетели и как тянемся мы к наслаждению, забывая о праведной жизни. И как же он поступает тут? К догматам он примешивает сладость мелодии, чтобы мы незаметно для самих себя получали пользу от слов, медленно и нежно ласкающих слух, подобно тому, как умные врачи, когда больные отворачиваются от очень кислых лекарств, подают им их в чаше, обмазанной медом. Поэтому и придуманы для нас эти лады псалмов, чтобы и дети и люди, юные духом, увлекшись пением, воспитывали свою душу»[99].

Святитель Григорий же утверждает, что музыка – это не просто сладкая пилюля, позволяющая с большей легкостью проглотить кислое лекарство, но, согласно нему, музыка обладает определенной самоценностью и имеет собственное содержание, поскольку в тех же  псалмах выявляет некий скрытый, не явный смысл. Таким образом, проводимое святителем Василием Великим кардинальное разделение музыки, не имеющей смысла в самой себе, и слов, только и содержащих смысл, не вполне согласно с мыслью святителя Григория. Он пишет: «Безыскусственный напев сплетается с божественными словами ради того, чтобы само звучание и движение голоса изъясняло скрытый смысл, стоящий за словами, каков бы он ни был»[100].

Здесь выявляется важный момент, имеющий значение для понимания природы творчества, проявляющийся в первую очередь, когда речь идет об изобразительных искусствах. Творческий акт состоит не только в том, чтобы адекватно воспроизвести красоту того или иного явления созданного Богом мира, но и – и в этом, собственно, и заключается специфика творческого процесса – в том, чтобы раскрыть скрытую, неявную суть изображаемого в акте творчества явления, то есть сказать об этом явлении нечто новое, не содержащееся в обычном его восприятии. Красивая и творческая музыка – это не есть просто воспроизведение звуков природы; красивое и творческое произведение изобразительного искусства не возникает вследствие механического копирования натуры. Творческое произведение возникает при раскрытии неких неявных аспектов изображаемого, раскрываемых художником. «Се, творю все новое» – сказал Господь-Бог, по свидетельству апостола Иоанна[101], и это свойство творческого начала Бога отражается и в творческой способности человека при создании произведений искусства – способности не только копировать действительность, но и выявлять доселе неведомые ее свойства, раскрывать ее неявную суть.

Надо сказать, что нередко назначение искусства понималась учителями Церкви так, что оно состоит в создании точного подобия (мимесиса) образа оригиналу. По словам святителя Василия, «всяким способом сработанное изображение, переведенное с первообраза на вещество, получает его подобие и получает его форму, благодаря замыслу художника и искусству руки. Так, живописец, резчик по камню, работающий золотую или медную статую, – взял материал, посмотрел на первообраз, воспринял внешний вид рассматриваемого предмета и запечатлел его в веществе»[102]. Однако  постепенно, особенно в эпоху споров вокруг иконопочитания, стало проговариваться иное понимание образа – как того, что выявляет неявное (при том, что тогда сохранялось и привычное для древности миметическое понимание образа).

Уже святой Иоанн Дамаскин говорит, что «всякий образ есть откровение и показание скрытого. …Для откровения и обнародования скрытого и выдуман образ. Именно же, к пользе, в благодеяние и спасение, – чтобы мы распознали скрытое в известных и прославляемых делах»[103]. Последующие православные учителя Церкви – борцы за иконопочитание также указывали, что иконный образ являет неявное, не выявляемое другим способом. Преподобный Феодор Студит говорил, что «как тень от действия солнечного луча становится ясно видимой, так и образ Христа становится явным для всех тогда, когда он предстает запечатленным на [различных] веществах»[104]. То же самое имеет в виду и святой патриарх Никифор, различая образы, возникающие посредством изображения и посредством описания[105].

О чем же это может свидетельствовать? Возможно, о том, что церковное искусство выше рукотворной красоты – красоты, понимаемой как подражание красоте сотворенного Богом мира, но искусство в Церкви являет собой другой вид красоты – красоту умную, то есть ту красоту, которая не воспринимается чувствами и не оценивается в эстетических категориях, но может быть ухвачена только умным взором, позволяющим кому-то усмотреть неявное и явить его, а кому-то – воспринять это являемое неявное.

Сложно уверенно сказать о том, можно ли утверждать, что творец в своем творчестве выявляет логосы сотворенных Богом вещей. Вспомним слова преподобного Максима согласно которым «певица» из 2 Ездр. 5, 41–42 толкуется как человек, являющий красоту ведения Божественных логосов. Вопрос состоит в том, можно ли здесь проводить аналогию с человеком искусства, в его нынешнем понимании, и говорить, что и последний, когда ему удается сотворить совершенные в своей красоте произведения, также обнажает Божественные логосы и являет их людям.

Скорее, такую аналогию проводить нельзя, особенно, учитывая целостный контекст мысли отцов Церкви, и в частности, преподобного Максима, поскольку человек, способный созерцать Божественные логосы, понимается, в рамках святоотеческого предания, как близкий к обожению член Церкви, прошедший школу аскетического делания, в то время как роль творца не подразумевает это. Вспомним также, что способность к истинной оценке и восприятию красоты у человека после грехопадения Адама оказалась поврежденной, на что указывал святитель Григорий Нисский, – поэтому красоту, являемая в произведениях искусства не стоит однозначно отождествлять с выявлением истинного замысла Бога о мире обоживаемыми людьми, созерцающими логосы творения, о котором говорили святители (разумеется, это не исключает того, что могут существовать близкие к обожению люди, наделенные творческим даром, и в этом случае, плоды  творчества таких людей действительно будут способны являть Божественные логосы).

8д. Красота в Церкви

Несложно убедиться в том, что красота, даруемая искусствами, есть неотделимая деталь церковного бытия – для этого достаточно просто войти в храм, особенно во время церковной службы. Богослужебная эстетика устроена таким образом, что она воздействует почти на все органы человеческих чувств – на зрение, обоняние, слух, вкус. Таким образом, значение  эстетического начала для церковного устроения – огромно. Однако «эстетика» в данном случае не тождественна красоте – естественной красоте этого мира. Например – икона несводима к красоте тех, кто «красиво» изображен на ней, ведь древняя с эстетической точки зрения «некрасивая» икона свята и почитаема никак не менее, а часто и более, чем новая «красивая» (вспомним к тому же, что древние христианские писатели не стесняясь говорили, что Христос по земным меркам был некрасивым). Потому что назначение и суть иконы – в символизме, позволяющем перенести умный взор в иной мир, мир духовной реальности, но никак не в том, чтобы, глядя на нее, человек получал эстетическое удовольствие от красоты искусства, воплощенного в ней. То же самое и с церковным богослужебным распевом. Истинное же назначение церковного искусства – в том, чтобы являть умную красоту умному взору человека, поскольку только через умственное начало в человеческом существе ему может быть наиболее адекватно явлена красота нетварной реальности.

Естественная же красота в земном бытии Церкви имеет служебные функции, но не может являться самоцелью. Единственная функция церковной внешней красоты – напоминать человеку о Боге. Именно так в контексте учения Церкви понимается истинное назначение пышних богослужений, роскошного храмового убранства, величественной храмовой архитектуры. Это стало особенно необходимо проговаривать, когда христианская Церковь стала государственной, и потому внешне формы стали играть в ее земном бытии все большее значение.

Так, византийский историк Прокопий Кесарийским следующим образом говорит про храм Святой Софии в Константинополе: «Этот храм представлял чудесное зрелище – для смотрев­ших на него он казался исключительным, для слышавших о нем – совершенно невероятным. … Он выделяется среди других строений, как бы склоняясь над остальным городом, украшая его как составная его часть, сам украшается им, так как, будучи его частью и входя в его состав, он настолько выдается над ним, что с него можно видеть весь город, как на ладони. …  При рассматривании всегда приходится быстро переводить свой взор с одного предмета на другой, так как рассматривающий никак не может остановиться и решить, чем из всей этой красоты он более всего восхищается. Но даже и так, обращая на все свое внимание, перед всем [от изумления] сдвигая брови, зрители все-таки не могут постигнуть искусства и всегда уходят оттуда подавленные непостижи­мостью того, что они видят»[106]. Затем же Прокопий добавляет: «И всякий раз, как кто-нибудь входит в этот храм, чтобы молиться, он сразу понимает, что не человеческим могуществом или искусством, но Божиим соизволением завершено такое дело; его разум, устремляясь к Богу, витает в небесах, полагая, что Он находится недалеко»[107].

В случае же, когда церковная красота используется человеком не по назначению, то есть не является тем, что возводит его к Богу, роль этой красоты отрицательна. Церковная красота есть то, что помогает началу молитвы, но на более совершенном уровне молитвенной жизни восприятие этой красоты становится ненужным. Об этом свидетельствует, в частности, преподобный Нил Анкирский, который указывает, что если во время молитвы ум человека находит услаждение в церковных украшениях, то значит, человек далек от истинной молитвы[108].

9. Красота как плод труда

Прежде чем вести речь о восхождении к красоте, нам придется сделать небольшое отступление, посвященное антропологической проблематике, поскольку природа человека такова, что его деятельность, в соответствии с этой природой, может иметь телесный, душевный или духовный характер. 

Человек есть трехсоставное существо. Специфика сотворенной Богом природы человека заключается в том, что человек состоит из духа, души и тела. Каждая из этих составляющих связана с другими, причем между составляющими человеческой природы необходимым образом имеются отношения иерархии. В естественном состоянии человеческого существа – каковым человека и сотворил Бог – наличествует правильная иерархия: телесное начало направлено к- и служит душевному, душевное начало служит духовному, а духовное начало служит Богу. После грехопадения эта иерархия оказалась нарушенной и обращенной вспять. Плоды поврежденной иерархии начал в человеке ощущает каждый из нас. Духовное начало в нас так или иначе ослеплено и водимо нашими душевными состояниями, душевное начало сосредоточено на себе, либо направлено на осуществление прихотей начала телесного, направленного на нечто материальное. В свою очередь, телесное начало руководствуется принципом получения удовольствия, для чего ему приходится постоянно менять то, на что оно направлено, поскольку все, что относится к материальному миру, изменчиво и преходяще. 

Как мы видели, учение Церкви, выраженное церковными отцами, таково, что Первая и Истинная Красота есть Сам Бог. Церковный устав, и вообще, вся церковная жизнь нацелены на то, чтобы человек стал подлинным причастником Бога, то есть Истинной Красоты. Однако, поскольку человек есть существо, обладающее сложной природой, которое Господь Иисус Христос в воплощении принял во всей его полноте, то можно сказать, что, по мере восхождения человека к Богу, приобщение его к Красоте должно находить свое выражение во всех составляющих человеческой природы – телесной, душевной и духовной.   

Каждая из этих составляющих равно необходима для человеческого существа, каждая должна выполнять свою функцию. Гармоничное и красивое устроение этих начал в нас возможно только при правильно выстроенной иерархии – когда они руководимы духовным началом. О том, что каждое из начал, составляющих человека, функционирует в гармонии с остальными, и может свидетельствовать красота, присущая той сфере, в каковой получает свое проявление это начало. А именно, телесное и душевное начала нашей человеческой природы могут находить проявление в том, что мы производим – будь то составленные нами проекты, выпускаемые промышленные изделия, результаты нашего творчества. Красота душевного начала проявляется также в том, как мы общаемся с людьми, и в том числе, в нашем отношении к подчиненным.

Итак, неверно думать, что к красоте должна быть приобщена только духовная составляющая человека, в то время как телесная и душевная составляющие должны быть чужды ей. Отнюдь, по мере восхождения к Богу каждая составляющая – и соответствующая ей сфера в мире – должна являть красоту, причем, свойственным только ей образом. Мы видели, что рукотворная красота – красота храма, но и не только – играет важную роль в христианстве, поскольку являет свидетельство о совершенстве и Красоте Божества. Однако это касается не только храмового искусства, но имеет прямое отношение и ко всем сферам нашей жизни. К сожалению, это чувство красоты, проявляемой в повседневной жизни, сегодня во многом утеряно нами и нашим обществом.

Итак, все плоды нашего труда также должны быть причастны к красоте. Почему?

9а. Плоды труда: антропологический аспект

С одной стороны, просто потому, что причастные красоте плоды наших трудов могут свидетельствовать о красоте нашего устроения. Здесь имеется определенная двойственность:  если плоды нашего труда уродливы, то это свидетельствует о том, что и в нас самих, как их причине, имеется некоторое уродство, отсутствие гармонического согласования между телом, душой и духом, просвещенным Божеством. Значит, мы должны стремится к гармонии нашего устроения, правильной иерархии духовного, душевного и телесного начал в нас, а следовательно, и к красоте производимого нами, как следствия из этой гармонии. Однако если то, что мы производим, является красивым, то это не обязательно свидетельствует о красоте нашего устроения, так как, производя на свет нечто красивое, мы можем быть подвержены, например, гордости за сделанное и, соответственно, можем считать других людей, которые не производят такие красивые вещи, какие творим мы, – хуже себя. Либо с талантом к созиданию красоты в человеке может сочетаться корыстолюбие, ложь или самолюбование. Ведь, по слову святителя Иоанна Златоуста, «обратимся, например, к художникам и ремесленникам. Кажется, эти люди преимущественно пред другими снискивают пропитание справедливыми трудами и собственным потом; но и они, при всех трудах своих, подвергаются многим порокам, когда бывают невнимательны к себе самим. К праведным трудам своим они часто присовокупляют неправедную продажу и куплю; из корыстолюбия лгут, клянутся и нарушают клятву»[109].

Святитель Василий Великий объясняет, что похваляющиеся плодами собственных трудов глупы, поскольку все, что мы имеем, дается от Бога, и поэтому все мы без исключения можем назвать себя рабами Божиими, и поэтому нет никакой нашей заслуги в наших делах, поскольку всякая благая способность дарована нам Господом. «Если кто хвалится красотою телесною или знаменитостью рода, то не о Господе хвалится душа его, напротив того, каждый из таковых предан суете. Не заслуживают также истинной похвалы искусства средние и занимающиеся ими: кормчие, врачи, витии, строители, которые созидают города или пирамиды, или лабиринты, или другие какие дорогостоящие пышные громады зданий. Те, которые хвалятся этим, не в Господе полагают душу свою. Взамен всякой иной чести, для нас довольно именоваться рабами такого Владыки. Не будет ли слуга царев хвалиться, что он поставлен в том или другом чине служения? Ужели же удостоившийся служить Богу будет измышлять себе похвалы от иного, как будто для полноты славы и именитости недостаточно ему именоваться “Господним”! Итак, “о Господе похвалится душа моя”[110]»[111].

Отсюда не следует, конечно, что ремесленники и художники хуже, чем другие люди. Вывод, который мы можем сделать из этих слов, заключается в том, что люди, которых Господь наделил даром производить и творить, подвергаются и искушениям, характерным для их рода деятельности. Поддаваться этим искушениям нельзя, но дарованный Богом дар к созиданию, служа Богу и людям, необходимо развивать.

Посмотрим, как святитель Григорий Нисский в цитированном выше письме, в котором описывается красота природы, в том числе, окультуренной человеком, говорит о строениях, созданных людьми, которые усовершают красоту природного ландшафта: «…По левую руку на нашем пути виден молитвенный дом, построенный в честь мучеников; правда постройка его еще не доведена до конца: он не имеет еще крыши, но при всем том он блистателен. По прямому же пути идут красивые здания, каждое из них представляет что-либо особенное, придуманное для удовольствия, выдающиеся башни, постройки для пиршеств, широкие и высокие ряды деревьев, преддвериями увенчивающие вход…». Святитель Григорий отмечает, что каждая постройка на его пути отличается какой-то особенностью, эти здания не штампованы по единому лекалу; своеобразие же каждого строения связано с тем, чтобы каждое из них каким-то своим образом служило человеку. Тут имеет значение еще и тот фактор, что, действительно, человек создан Богом в качестве вершины творения, и как таковой, вправе усовершать красоту произведенной Богом природы. Это усовершение не предполагает господства над природой, но возможно только как плод внимательного и заботливого отношения к природным дарам. Однако каждое строение служит людям оптимальнее в том случае, когда она «подстроено» под имеющийся ландшафт, учитывает особенности данного Богом человеку природного мира.  

Более глубокому пониманию этого вопроса служит учение отцов Церкви о Божественных логосах. Согласно этому учению, для всякой вещи (и в том числе живого существа), существование которой имеет какой-то смысл, имеется определенный произведенный Богом логос, представляющий собой ее идеальное бытие – во всех отношениях: этическом, эстетическом, функциональном и т.п. Человек призван Богом соответствовать своему логосу, развиваться, двигаться к нему. Тема логосов раскрывается, например, в богословской системе преподобного Максима Исповедника. Преподобный Максим пишет: «Имея логосы творений пребывающими [в Себе] прежде веков, Бог, по благому [Своему] волению, сообразную им тварь, видимую же и невидимую, произвел из небытия словом и мудростью, в должные времена сотворив и творя как все вообще, так и каждое по отдельности. Ибо мы веруем, что логос предшествует творению ангелов; логос – творению каждой из наполняющих горний мip сил и сущностей; логос человеков; логос всего, что приемлет от Бога бытие, чтобы мне не перечислять каждое»[111a].

Можно сказать, что, когда человек создает уродливую вещь, имея возможность создать вещь красивую (то же можно сказать и о вещи, которая создана так, что она плохо исполняет либо вообще не исполняет функцию, для которой предназначена), он действует как против своего собственного логоса, так и против логосов тех вещей, которые это человек изготовляет. Таким образом человек разрушает себя и другие творения Божии – вещи, которые Бог через него желал создать совершенными, но человек воспрепятствовал этому, принося вред Богу, себе и окружающим.

Особенное же внимание на плоды своих трудов следует обращать тем, чьи произведения оказываются запечатленными в материале и служат людям продолжительное время. Если человек неподобающе отнесся к своему труду и плод его деятельности уродлив, то отрицательный шлейф, свидетельствующий о недобросовестности делателя и о негармоничном устройстве его существа, тянется за тем, что им произведено, долгие и долгие годы. Это крайне отрицательно сказывается на людях и, самое главное, нарушает Божественный замысел как о человеке, так и о природе. Сказанное можно пояснить на примере осмысления видов искусств, которое предлагает святитель Василий Великий. Согласно святителю, «из искусств одни называются творящими, другие состоящими либо в действовании, либо в умозрении. Завершением искусств, состоящих в умозрении, служит сама деятельность ума; а завершением искусств, состоящих в действовании, – самое движение тела, по прекращении которого ничего уже нет и не осталось для зрителей: так, пляска или игра на свирели не дают ничего в произведении, но это действие ограничивается только само собою. В искусствах же творящих, и по прекращении действия дело на виду; таковы следующие искусства: домостроительство, плотничество, кузнечество, ткачество и подобные им. Хотя художника и нет налицо, однако же эти искусства сами собою достаточно показывают художнический ум, и ты можешь удивляться домостроителю, кузнецу, ткачу, смотря на его произведение»[112].

Сейчас мы уже можем не говорить, как святитель Василий, о музыкальном искусстве или искусстве танца как о тех, плоды которых не оставляют после себя запечатленного следа. Ведь современные видеотехнологии, а также звукозаписывающие и иные технологии, в отличие от эпохи святителя Василия, позволяют запечатлеть музыку, танец и другие подобные им искусства, сохранить плоды этих искусств и явить людям, не наблюдавшим их непосредственно, и вообще, сделать доступными эти плоды для последующих поколений.

Особенно велика ответственность художника (в широком смысле слова), плоды деятельности которого копируются во множестве изделий и получают массовое распространение. Ведь очевидно, что художник, создавший красивую и доброкачественную вещь, предназначенную к тому, чтобы быть растиражированной для общественного использования,  приносит большую пользу для общества, чем создатель вещи, хранящийся лишь у одного человека, использующего ее. Создавший же некое уродливое изделие, предназначенное для общественного, массового использования, плодит зло для общества в значительнейшем масштабе, и – вообще говоря – против него должны быть направлены инструменты общественного порицания.

Таким образом, всякий художник и вообще, всякий делатель должен сознавать ту большую ответственность за плоды своих трудов, которая лежит на нем, имея в виду, что дело его благо и благословлено Господом. Но ему следует сознавать и то, что при этом его ожидают искушения, связанные с его деятельностью, и нужно быть готовым их преодолеть, для чего необходимо следовать правилам православной этики хозяйствования.

Итак, сама по себе способность к творчеству и к тому, чтобы производить на свет нечто красивое, индифферентна по отношению к спасению для того, кто приводит в мир красоту. Так, нельзя сказать, что Леонардо да Винчи или Пушкин из-за своих великих произведений более близки к спасению, чем любой другой человек. При этом плоды труда творца могут гармонизировать душевное устроение других людей, даже если сам творец использует данную ему Богом способность к созиданию красоты себе во зло. В этом случае имеется определенная аналогия с нерадивым священником. Как известно, личные грехи священника не умаляют действительности совершаемых им таинств[113] – и точно так же, если творец использует свой Благословенный Богом дар созидать красоту во вред собственной душе, разжигаясь через него гордыней и самопревозношением, прекрасные плоды его труда все равно могут приносить пользу другим людям.

Иной вариант – когда человек, наделенный способностью производить красоту, использует эту способность откровенно во зло, производя плоды труда прекрасными, но при этом соблазняющими на какой-то грех; это возможно – и нередко встречается – поскольку, как показывает история человеческой культуры, гений и злодейство вполне совместимы. В качестве примера можно привести талантливые произведения искусства, пропагандирующие тот или иной попущенный Богом антихристианский социальный строй, либо вид человеческого греха (например, противоестественные сексуальные отношения). Можно утверждать, что здесь мы сталкиваемся с таким случаем, когда красота не имеет никакой положительной ценности.

Таким образом, производя плоды нашего труда, мы должны стремиться реализовывать заложенную Богом в каждом нас способность производить красоту, поскольку, производя некрасивые и уродливые вещи, мы будем выявлять лишь отсутствие собственного гармонического устроения, правильного согласования между духовным, душевным и телесным началом в нас. Однако, созидая красоту по мере своих сил и способностей, мы должны иметь правильное душевное устроение, не превозносить себя в собственных глазах, но понимать, что истинным источником производимого нами является Бог, даром Которого мы и пользуемся в своей деятельности. Иначе для нас самих от производимого нами не будет никакой пользы, но оно будет приносить нам только вред.

Кроме того, как мы уже упоминали, пользой для нас, когда мы производим на свет нечто красивое, может являться определенный психотерапевтический эффект от созидания красоты, поскольку, приводя в мир красоту, мы, таким образом, гармонизируем и себя, отвлекаемся от страстей, упорядочиваем собственные душевные движения и продвигаемся к правильному устроению нашего естества, если, конечно, созидание красоты не связывается у нас с тщеславием и самопревозношением.

   Заметили орфографическую ошибку в тексте? Выделите её мышью и нажмите Ctrl+Enter

<<<   СОДЕРЖАНИЕ   >>>