Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+EnterЕпископ Васильсурский Варнава (Беляев). Основы искусства святости. Том 1
В научных книжках большинство и религиозных авторов при изложении душевных явлений придерживается так называемого синтетического метода, то есть такого способа изучения и построения, при котором отправляются от «простейших идей — ощущений» как «атомов» душевной жизни к высшим состояниям, «ассоциациям», «интеграциям» и т. д. Но уже наделавший когда-то много шума американский психолог Джемс заметил всю несостоятельность такого изложения, в основу которого кладется сомнительная теория, будто высшие состояния сознания суть сложные единицы, хотя сам он и не мог найти правильного пути1. Это и понятно. Как у него, так и у других разумная часть души омрачена страстями, и потому ум, кроме «красно-хитросплетенных», по Крылову, научных терминов, сам от себя ничего не может породить положительного, он духовно бесплоден, и в силу этого их сочинения представляют собой (все вместе взятые), как это ни грубо сказано, невероятный ералаш и смесь поедающих друг друга теорий.
Верующие же христиане имеют вернейшее пророческое слово — Божественное Откровение, обращаясь к которому как к светильнику, сияющему в темном месте, и пользуясь наставлениями и объяснениями отцов Церкви, находят истинную дорогу (2 Петр. 1, 19).
Она, очевидно, ведет в противоположную сторону, чем в тех научных сочинениях, которые, как и все бесовские изобретения, implicite* (* скрытым образом (лат.)) должны быть противоположны истине. И если те ученые потому идут от «простого» к «сложному» (и от теорий по изучению «строения мозга» к «духовности» личности), что втайне или явно преследуют безбожную мысль вывести все из материи и незаметно перекинуть мост из неорганического мира не только в органический, но и в так называемый «ноуменальный», то, ясное дело, надо поступить наоборот — от духовного и простого, в полном смысле этого слова, пойти к более дробному и легче ощущаемому и сознаваемому плотским умом, потому что «сложное» науки совсем не сложно. Этим почтится первозданная Красота и достоинство человеческого существа и лучшая его часть — дух и разум.
Ум (разум). По существу своему, ум невеществен, бестелесен, приснодвижим и не может оставаться в совершенном бездействии2. Но, очистившись от страстей, ум «удерживается благодатию Св. Духа [от рассеяния мирскими предметами] и стоит неподвижно в естественном своем чине», беседуя непрестанно с Богом3.
Занимая в естественном, то есть благодатном, состоянии такое высокое положение и достоинство, ум посему справедливо называется у святых отцов, в качестве главного руководителя жизни4, «оком души»5, «солнцем»6 и почти постоянно — «владычественным» души. В последнем случае — у святых Симеона Нового Богослова7, Афанасия Великого8, Григория Нисского9, особенно часто у Василия Великого10 и Макария Великого11.
Так должно быть. Но на самом деле, «владычественное» в человеке с впадением его в грех стало подчиненным. Ум стал работать страстям и вследствие этого потемнел. И поскольку темнел, постольку терял способность созерцания и видения Бога. И наконец пришел в такое состояние, что позволил сатане подменить себя рассудком12 и сделался едва-едва способным разбираться в плотских, материальных вещах, и то в самых немудреных, и это — при великом внешнем образовании и учености. (А «серая масса», та в личной жизни — вечно в хлопотах и заботах, потому что ум не может ясно разобраться и предвидеть даже хозяйственные надобности, а в общественной — как послушное и бессмысленное стадо баранов идет вслед за теми, в которых верует и которые, сами будучи слепы, ведут ее прямо к гибели. Ибо никогда ведь не ведут ее там вслед Христа...) И не помогают человеку найти истину ни опытная наука, ни философия, ни литература, ни искусство, потому что к Богу без Бога прийти невозможно (Ин. 6, 65). (Правда, пытается философия любомудрствовать о конечных причинах и цели всех вещей, но слабо, а материалистическое мировоззрение в безнадежии и ожесточении даже и против этого идет.) В лучшем положении находятся те из людей, которые хотя бы устами исповедуют христианство и могут почерпнуть истину из Священного Писания, но и они, пока остаются христианами только по имени, а не по делам, не ощущают силы слов последнего и, следовательно, далеки от того, чтобы еще здесь познать опытом таинства будущего века. И у них ум бездействует и находится в рабском состоянии. При святом крещении они благодатные средства-то получили, чтобы соделать ум светлым оком и солнцем души, но ничего для этого не сделали и остались лишь при внешнем знании некоторых божественных истин.
Итак, дело человека восстановить в себе первоначальный блеск ума, подчинив ему все прочие чувства души. Тогда последний благодатию Христовою (а не своим желанием или силою) получит способность выходить за пределы самого себя (2 Кор. 12, 2), чего в настоящем, то есть противоестественном с богословской точки зрения, состоянии сделать не может.
Отсюда и младенцу ясно, чего стоят рассуждения философов о сущности вещей и повествования мистиков вроде Беме, Экхарта, Пордеджа и разных католических святых последнего времени. Они измышления и испарения собственного чрева принимают за нечто действительно существующее вне их, даже за небесное, и описывают это как что-то достойное повествования. О них можно сказать словами св. Исаака Сирина13, который про «ложные писания, так называемые откровения, сочиненные начальниками ересей, растленных мечтанием бесовским, об обителях на небе, в которые возводят ум для самовольного уразумения, и о восхождениях ума на небо... и о многовидных образах горних Сил» говорит, что «все это есть тень ума, упоенного самомнением и приведенного в безумие бесовским деланием».
Рассудок. Под этим понятием разумеют низшую сторону познавательной способности. Она строит свои заключения из понятий этого тленного мира, на невидимое и не дерзает посягать. Что у нее есть перед глазами, с тем она только и имеет дело. Это — живая логическая счетная машина, причем почти всегда несколько винтиков в ее механизме даже и у великих умов века сего не хватает; таково уже свойство греха: если он касается одной части существа (разума), зараза тем легче переходит на все остальное (рассудок), хотя при больших усилиях и труде со стороны человека последняя и неуловима для плотских глаз. Так как обращение с этой машиной — рассудком — в общем, дело немудреное, то в миру много людей доводят его до высокой степени совершенства и этим ребячеством немало забавляют толпу. Для последней — буквы, каракульки и выкладки инфинитезимальных исчислений и сложных формул химии и математики, языколомные термины философии и медицины кажутся невесть какой премудростью и откровением. Чуда чрез них не сделается, и общения с Богом, ангелами и всеми святыми посредством их нельзя иметь, нельзя ни воскреснуть в последний день, ни духовно возродиться и стяжать добродетели, ни утешиться в скорбях и несчастье.
Что касается самой деятельности рассудка14, то в миру, где господствуют страсти, большое значение имеют вопросы, связанные с законами логики. (И надо сказать, в этом отношении деятельность рассудка довольно нечистоплотна. Желание во что бы то ни стало доказать излюбленное положение, которое дает притом возможность стяжать славу, почет, власть, обеспеченность, часто заставляет ученых и разных идеологов делать свои заключения наспех, без проверки достаточного числа фактов или с замалчиванием противоречий, иногда при явном нежелании слушать противные, обличающие их мнения.)
В монашестве — я говорю о божественном институте — и вообще в среде спасающихся дело обстоит наоборот: здесь более интересуют человека первичные состояния рассудочной деятельности, ибо опытный подвижник только с ними и захочет иметь дело. Хороши они — пролагает им дорогу дальше, плохи — гасит их, как только они появятся в сознании, в воде духовного плача и ревности о чистоте. Итак, природа умственных образов и представлений, называемых в аскетике помыслами, условия их образования и взаимодействий, способы борьбы с ними и т. д. — вот что в данном случае важно для проводящих духовную жизнь и, в частности, для целей нашего изложения. Здесь я остановлю еще внимание читателя на одном поразительном явлении русской общественной мысли. Я имею в виду философско-богословские концепции и построения славянофилов в отношении разбираемой нами темы. Насколько так называемые «западники» не создали в этом отношении ничего нового, настолько славянофилы выказали замечательное прозрение и влили струю свежего воздуха в затхлую вековую атмосферу гносеологических проблем. Как известно, некоторые прославленные учения, претендующие дать людям определенное мировоззрение, обходят гносеологию как науку — отчасти по невежеству, отчасти из боязни, что им нечего там будет сказать и сделать. В крайнем случае, ограничиваются несколькими легковесными фразами, не составляющими никакой определенной системы15.
Прежде всего нужно знать, кто же были эти блестящие и замечательные звезды на небосклоне русской общественной мысли, настолько владевшие диалектикой, что перед ними преклонялись даже их противники, так прославленные и в наши времена (Белинский, Герцен, Чернышевский)... Родоначальниками и законоположниками славянофильского учения, а также особо выдающимися и талантливыми его провозвестниками и защитниками были братья Петр и Иван Киреевские, братья Константин и Иван Аксаковы, Юрий Самарин и Алексей Степанович Хомяков. По словам одного либерального исследователя, близкого по мыслям к западникам, «это была блестящая плеяда безупречных по своему благородству и редких по своим способностям деятелей слова и мысли, в лице которых "западники" встретили действительно опасных и сильных противников».
И. Киреевский († 1856 г.) и Ю. Самарин († 1876 г.) - крупные теоретики этико-философской стороны этого учения.
А. Хомяков († 1860 г.) — тонкий диалектик, непобедимый в философских спорах, пламенный борец за православие против католичества и протестантства. Он если и не создал своей цельной системы, то дал превосходные, даже непревзойденные методы в обличительном богословии и высказал глубокие мысли, которыми нелишне бы заинтересоваться и присяжным богословам, а не отгораживаться от него, как от чужака16.
Константин Аксаков († 1860 г.) взял на себя разработку историко-филологической стороны учения, Иван Аксаков († 1887 г.) — «славянофил по наследству» и неустанный его популяризатор.
Петр Киреевский († 1856 г.) прославился в области фольклора, посвятив себя изучению «русской народности» в ее песнях.
Что же за учение проповедывали славянофилы, и именно по вопросу, который подлежит нашему разбору? Внешним поводом для построения своего учения в границах православия и таинственно-созерцательного его богословия славянофилам послужили установки первой французской революции. Последняя, как известно, короновала «логический» разум в эпоху так называемого «просвещения», но он в начале XIX века и столетием спустя обанкротился в своих притязаниях «облагодетельствовать все человечество и сотворить революционное чудо».
Юрий Самарин увидел здесь доказательство полного бессилия «de la divine raison» («божественного Разума») овладеть взятой на себя непосильной задачей, то есть «разрешить самостоятельно, без помощи Божией, проблему бытия в стремлении свести ее к простой математической формуле». А как известно, это механистическое мировоззрение, поддерживаемое костылями материалистической диалектики, пыталось объяснить процессы не только внешней природы, но и общественных, государственных и исторических отношений с претензией на переделку и самой судьбы народов. Но последняя управляется всемогущим Промыслом Божиим. Здесь никакой человеческий ум ничего не может предвидеть, да еще якобы в силу познанных законов. Когда апостол Павел, будучи еще гонителем, захотел поворотить историю по-своему и начал «терзать Церковь», «входя в домы и влача мужчин и женщин», сажая их в тюрьмы (Деян. 8, 3), и далее, дыхая прещением и убийством на ученики Господни, выпросил себе у власти полномочия, «чтобы кого найдет... мужчин и женщин, связав, приводить в Иерусалим» (Деян. 9, 1-2; картина знакомая и точная для всех веков), то получил от Бога в назидание (а чрез него и всем будущим его подражателям урок) грозные слова и предупреждение: «трудно тебе идти против рожна» (Деян. 9, 5), как упрямому ишаку против стрекала погонщика (на востоке вместо кнута употребляется остроконечная палка, бывает и с железным наконечником, которою тычут животное и в зад, и в бок, и куда попало).
И вот против такой «философии рассудка», не могущей охватить и дать «цельной истины», славянофилы и пошли тесно сомкнутым строем и обрушили на своих противников, отстаивавших позиции этой философии, всю силу своей несокрушимой богословской диалектики и личного таланта.
Конечно, для знакомого с аскетической святоотеческой литературой учение славянофилов не представляет чего-нибудь нового, но для внешнего мира оно, безусловно, новая и доброкачественная мысль. Уже и сейчас, как она есть, эта школа достойна составить важную главу в истории русской философии, а если бы была поддержана и развита, то, возможно, произвела бы в ней настоящий переворот. Но этого не случилось именно по той простой причине, по какой мир замалчивает и препятствует распространению вообще религиозных идей, движению общественных настроений, способствующих покаянию и исправлению народной жизни в духе евангельских начал.
Повторяю. В том пункте, который нас здесь интересует, славянофилы создали совершенно новую философию, таинственную и мистическую теорию познания (и я не хочу упустить случая познакомить читателя с этой попыткой наших верующих представителей светского общества изложить аскетическое учение о владычественном состоянии ума человека на философском языке нашего времени).
Теоретическая сторона дела такова. Есть разум и есть рассудок. Их смешивать никак нельзя. Отсюда берут начало два пути образованности или просвещения. «Две образованности, — говорит Иван Киреевский, — два раскрытия умственных сил в человеке и народах представляет нам беспристрастное умозрение, история всех веков и даже ежедневный опыт. Одна образованность есть внутреннее устроение духа силою извещающейся в нем истины; другая — формальное развитие разума и внешних познаний». Деятельность рассудка всем известна, хорошо изучена внешней наукой, и я ее здесь не буду касаться более того, чем у меня сказано в основном тексте: она познает мир чисто внешне (формально). Но деятельность разума, или, по терминологии славянофилов, «живознание», выше обычного познания. Оно доставляет человеку возможность «внутреннего или откровенного мистического разумения абсолютной и духовной сущности бытия». Это — «живое разумение духа». Отрицали ли они этим самым науку? Нисколько. Они были только против притязаний — я бы употребил здесь термин апостола Павла — лжеименного разума (1 Тим. 6, 20), рассудка, «самомышления», как они выражались. «Научное знание, с их точки зрения, всегда одностороннее в своем "механическом процессе... группировки фактов", загнанных в "статистические таблицы". "Самодвижущийся нож разума", — говорили славянофилы, — бессилен вскрыть тайны мирового развития (на что претендует и современная социологическая наука. — Еп. В.), так как никогда «познание рассудочное не обнимает действительности познаваемого"». Научное познание (а особенно материалистическое) довольствуется анализом только чувственно осязаемой реальности. Полной истины и цельного знания не дает и дать не может. В узкой сфере повседневного бытия оно может иметь огромное практическое значение для человека, но как только захочет быть единственною мерою всех вещей, тотчас же впадает в тысячу заблуждений. «Все ложные выводы рационального мышления, — говорит Киреевский, — зависят только от его притязания на высшее и полное познание истины. Если бы оно сознало свою ограниченность и видело в себе одно из орудий, которым познается Истина, а не единственное орудие познавания, тогда и выводы свои оно представило бы как условные и относящиеся единственно к его ограниченной точке зрения и ожидало бы других, высших и истиннейших выводов от другого, высшего и истиннейшего способа мышления». «Все несчастье человека конца XVIII века (это относится и к началу XX века. — Еп. В.), по мысли Киреевского, в том именно и заключалось, что "он верил, что собственным отвлеченным умом может сейчас же создать себе новую разумную жизнь и устроить небесное блаженство на преобразованной им земле"». (Но эти слова и предупреждения ничему не научили соотечественников и собратьев автора.) И вот в результате такой «веры» явилась гордость разума, «самовластие личности», которые, с одной стороны, привели к материализму и «разрушительной рассудочности», а с другой — к безбожию или «наукообразному богословию» (то есть к теоретизированию, осмысливанию религии чисто научным путем) и к провозглашению самого разума источником «откровения истины». В противовес этой «наружной рассудочности», или, как выражался А. Хомяков, «всеобъемлющему и всегубительному рационализму», славянофилы и развили свое учение о «всецелом разуме» или «внутреннем сознании», под которым они понимали «всю совокупность духовного состава человеческого».. Только посредством целостного сочетания мысли, чувства и веры и можно достигнуть «высшего духовного зрения», потому что на этот раз уже «не один отвлеченный разум, но вся совокупность умственных и душевных сил (добавляю от себя: предварительно очищенных от страстей17. — Еп. В.) кладет одну общую печать достоверности на мысль, предстоящую разуму». «Для цельной истины, — говорил И. Киреевский, - нужна цельность разума!..» «Вера составляет предел внутреннему развитию человека» (Хомяков). «Без веры, — снова привожу слова И. Киреевского, — жизнь человека не будет иметь никакого смысла, ум его будет счетной машиной, сердце — собранием бездушных струн, в которых свищет случайный ветер; никакое действие не будет иметь нравственного характера, и человека, собственно, не будет. Ибо человек — это его вера». Но то же справедливо и в отношении целого народа. «Разница судеб в истории народов всегда происходила от разницы в вере» (Хомяков). В основе всякой развитой образованности и «просвещения» всегда лежит законченная «система религиозных верований», — дополняет их всех Ю. Самарин. Последние два положения, кстати сказать, определяют и всю философию теории славянофилов, потому что история, по их мнению, есть воплощение «народного духа», а народный дух — воплощение народных верований, или истинно национального «просвещения» в его самобытной конкретной форме.
«Нельзя объять необъятное», — сказал наш доморощенный и не существовавший в действительности философ Козьма Прутков. Сколько бы славянофилы ни написали — а после них осталось очень и очень большое книжное наследие, не меньше, чем от каждого из их противников, несмотря на все замалчивания и даже гонения (притом от «своего» царского правительства), — многие стороны этого «живого цельного зрения ума» остались и неминуемо должны остаться в тени. Но мир так устроен, что даже там, где содержится для него ответ, он его не видит и не слышит, по слову Христа: «...они видя не видят, и слыша не слышат, и не разумеют; и сбывается над ними пророчество Исаии...» (Мф. 13, 14-15).
Помочь тут ничем нельзя. Объяснить это человеку, как бы он учен и понятлив плотским умом ни был, так же невозможно, как и передать, что такое настоящий цветочный чай старого времени тому, кто до сих пор пил один «грузинский»... Но указать путь к тому состоянию, при котором учение о духовном разуме становится понятным и ощутительным, моя здесь обязанность. И я перехожу к ней, несколько упрощая изложение и приближая его к практике внутреннего делания. Ибо через это, только через внутренний тяжкий личный опыт целожизненного очищения ума от страстей, человек достигает вышеестественного знания, тот евангельский «многоценен бисер» (по греческому тексту — «драгоценную Маргариту», жемчужину), которое научники хотят приобрести за «пятачок» лет какого-нибудь вуза.
I. О природе или об источниках происхождения помыслов
Помыслы в человеке бывают от Бога, естества и диавола. Но различать без ошибки в каждом отдельном случае природу помысла может только ум, очищенный от страстей. А пока человек, хотя бы он и величайшим психологом или психиатром в миру сем считался, работает греху, до тех пор, как говорит св. Варсонофий Великий18, «будет поруган демонами и впадет в обольщение, поверив им, потому что они изменяют вещи, как хотят, особенно для тех, которые не знают козней их». Для новоначальных, но все же имеющих хоть немного духовного опыта и чистоты сердечной, достаточно будет знать, что те помыслы, которые вносят мир и успокоительную радость в сердце (причем может быть одновременно и скорбь), суть от Бога, а те, которые влекут за собой смущение (обычно тонкое) или нестройную радость, — диавольские19. Во всяком случае, их нужно строго контролировать Священным Писанием и усердной молитвой к Богу о просвещении свыше20 (и старческим советом, о чем будет сказано дальше). При этом нужно добавить, что сомнение (в источнике помысла) может быть только в том случае, если человек живет воздержно и старается в свою меру исполнять заповеди Божии, а если он постоянно сам на себя навлекает страсти и разжигает их, то нечего тут и пытать, откуда у него помыслы, — во всяком случае, не от Бога.
II. О движении помыслов и борьбе с ними
Следующие причины возбуждают движение помыслов в душе человека.
Физиологические. Так, зловредное действие телесной страсти (блуд) очень часто рождается от тех или иных ощущений. «Часто худые помыслы, — читаем в досточудной Лествице преподобного Иоанна21, — получают вход в сердце от приятного взгляда, или от осязания руки, или от обоняния благовония, или от слышания приятного голоса». Здесь возгорание чуть ли не всех пяти чувств является ближайшей причиной и проводником для блудных помыслов, возбуждаемых любимым или посторонним человеком. Если бы наши чувствия были, как у совершенных людей, обучены долгим учением в рассуждение добра и зла, как говорит божественный Павел (Евр. 5,14), то ничего бы плохого с нами не случилось. Но доколе мы находимся в страстях, дотоле на нас будут действовать страстно и окружающие мирские предметы22, сами по себе иногда не могущие действовать активно на человека. (Например, золото, предметы роскоши, будучи неодушевленными, конечно, не могут возбудить в нас такую же страсть, как живой человек; святые видят в золоте просто материальную вещь, подобную булыжнику или навозу23, а не относятся к нему, как к предмету, за который можно купить славу, почет, положение и т. д.24)
Вот почему все святые в один голос настаивают, чтобы подвизающийся, в первую голову, удалил от себя причины (залоги) страстей, то есть внешние предметы, имеющие силу в плотских и новоначальных людях возбуждать незаконное движение помыслов25.
Этим часто пользуются ловкие кокетки и опытные волокиты, что еще и Ювенал с Овидием чуть не до Рождества Христова отметили.
Это и внешней наукой зафиксировано. Французский психиатр Флери, между прочим, говорит об этом в своих лекциях: «...посмотрите, что подсказывает ей [кокетке] в таких случаях безошибочный женский инстинкт. Прежде всего, чтобы выставить в полном блеске все свои чары, она начинает наряжаться; затем устраивает так, чтобы почаще видеться с предметом своих мыслей, почаще попадаться ему на глаза: нужно, чтобы ее присутствие сделалось для него привычным и, следовательно, необходимым, нужно, чтобы, ожидая встретить ее и не встретив, он удивлялся и страдал. Наконец, она старается возбудить чувство ревности, дать вам понять, что она — неоценимое сокровище, которым могут завладеть другие, если вы вовремя не протянете за ним руку...»
Впрочем, нет нужды приводить много неполезных свидетельств; в каждом обществе их достаточно, хотя простушки-барышни и «скромницы» не способны, к счастью, использовать подобные приемы в полном объеме. Это дело героинь психологических романов. Здесь же у меня простое констатирование фактов и называние вещей своими именами. Речь ведь идет о женщинах особого класса и притом как об орудиях греха, а не о женщинах вообще. И тот же Даниил Заточник, ругавший «злых жен», не менее нас знал, кому, начиная с Богоматери и всего сонма ветхо- и новозаветных женщин, он обязан благодатной жизнью.
Психологические. Помыслы могут возникать в нас и без всякого внешнего возбуждения26, произвольно, то есть подчиняясь и управляясь изнутри своими собственными законами, и непроизвольно, рождаясь под влиянием добрых или лукавых духов.
1. В первом случае мы имеем воспроизведение помыслов по законам некой тесной связи между собою (так называемой в психологии «ассоциации представлений»)27.
Здесь вся задача подвижников всегда состояла и состоит в стремлении разрушить в себе засилье худых мыслей и восставить на их место новые, чистые и добродетельные. Сподобившиеся получить это благодатию Божиею чрез большие труды достигают того, что те предметы, которые раньше влияли на них дурно, теперь совсем не производят никакого впечатления или производят только одно хорошее.
Об этом именно говорит следующее место из небошественной Лествицы28:
«Боголюбивые души, когда слышат пение мирских или духовных песен, исполняются чистейшего утешения, любви божественной и слез; между тем как в сластолюбивых возбуждаются совсем противные чувства». Св. Иоанн и пример приводит: «Поведал мне некто об удивительной и высочайшей степени чистоте. Некто, увидев необыкновенную женскую красоту (св. Нонн преподобную Пелагию, когда она была еще блудницею. — Еп. В.)29, весьма прославил о ней Творца и от одного этого видения возгорел любовью к Богу и пролил источник слез. Поистине удивительное зрелище! Что иному могло быть рвом погибели, то ему сверхъестественно послужило к получению венца славы»30.
Так как воспроизведение прежних впечатлений происходит посредством памяти, то понятно, что святые ее охраняли всеми способами и силами. Раз они вступили на путь спасения, то зорко следили за собой, что должно им запоминать из встречающегося в жизни и чего не должно, и если добрый помысл приходил на ум, принимали его, а если нет, то раньше, чем он обозначался ясно в поле сознания из сокровищницы памяти, гнали уже его всеми силами обратно или брались тотчас же за усиленную молитву к Богу, чтобы он не вспоминался и не появлялся. Пример первого отношения представляет Арсений Великий, который на просьбу прибывшей к нему издалека знатной девицы помолиться о ней ответил словами: «Молюсь Богу, чтобы изгладилась из сердца моего память о тебе». Старец хотел этими словами, не понятыми сперва ею, сказать, что он всячески постарается уничтожить в своем уме ее внешний облик, но будет помнить о спасении ее души31. (О том, как обращаться с приходящими помыслами, будет сказано ниже.)
Но как уничтожить в себе худые воспоминания? Единственное и верное средство — это насадить в душе у себя память смерти32 и память Божию33. Но нужно знать, что этим можно только устранить представление о прежних впечатлениях из поля сознания, но не изгладить их начисто из памяти. Этого нельзя сделать хотя бы потому, что всякие наши дела и помыслы записаны не только в нашей собственной памяти (которая, как всем известно34, в минуту, например, смертельной опасности, может в одно мгновение представить пред мысленным взором человека всю его предшествующую жизнь), но и у ангела-хранителя нашего, и у того демона, который приставляется, со своей стороны, сатаною для соблазна человека. Когда человека после смерти поведут по мытарствам, все это соединится вместе: бесы будут напоминать ему об его худых поступках с целью оклеветать, ангел — о добрых, чтобы оправдать, а сам человек будет безмолвным зрителем тех и других, вспоминая и с запозданием раскаиваясь в соделанном.
Наряду с памятью важную роль играет, при воспроизведении умственных образов, воображение. В некоторых случаях границы их так тесно соприкасаются друг с другом, что трудно отличить, где кончается одна и начинается другое. Начнет человек что-нибудь рассказывать, например, как он видел на улице такого-то и о чем с ним говорил, и тут же, припоминая, воображает несуществующие фразы, сочиняет на ходу отдельные мысли, и получается совершенно или отчасти ложный факт, причем рассказчик вовсе не думал лгать или клеветать на своего собрата. Так рождаются всякие «утки» (газетные), «верные слухи», «молва» о чем-либо. (Я не говорю здесь про злостные деяния.)
Для спасающихся деятельность воображения опасна в двух случаях: 1) когда направлена в молитве на предметы, к которым обращено внимание35 и 2) когда вырождается в свой низший вид — фантазию.
У молодых девиц («барышень») последняя вошла в поговорку. Строить «воздушные замки», «романы» с участием «его» и проч. — вот в чем проходит у многих большая часть дня. Это — очень вредная вещь, называется в аскетике праздномыслием, и за нее человеку придется великий отчет Богу дать.
Мечты, или мечтательность нашли себе отклик в литературе и живописи. Многим известны картины Савицкого («Мечты»), G. De Songhe («Meditation») или описание этой страсти у Полежаева:
Тогда краса ленивцев праздных,
Один, не занятый ничем,
Смотря и ничего не видя,
И как султан на лавке сидя,
Я созидаю свой эдем
В смешных и странных помышленьях.
Мечтаю, грежу, как во сне,
Гуляю в выспренних селеньях —
На солнце, небе и луне;
Преображаясь в полубога,
Сужу решительно и строго
Мирские бредни, целый мир,
Даруя счастье миллионам...36
Нужно прибавить здесь несколько слов еще об одной способности нашего рассудка, в связи с которой только и возможно ясное рассмотрение в своей душе появляющихся помыслов, — о внимании. Особенно оно имеет значение во время молитвы, но и при всякой борьбе с помыслами немало значит.
«Внимание так должно быть связуемо и неразлучно с молитвою, как связано и неразлучно тело с душою, — говорит св. Симеон Новый Богослов37. — Внимание должно идти вперед и сторожить врагов, как некий страж; оно первое пусть вступает в борьбу с грехом и противостоит злым помыслам, входящим в душу, а позади внимания пусть следует молитва, которая истребляет и побивает тотчас все те злые помыслы, с которыми пред этим вело брань внимание: ибо одно оно не может их побивать.
На этой брани внимания и молитвы (с помыслами) висит жизнь и смерть души. Если вниманием храним молитву чистою, то преуспеваем, а если не внимаем... но оставляем неохраняемою и она оскверняется злыми помыслами, то бываем непотребными и безуспешными».
Картинно изображает первое делание внимания (то есть когда оно следит за помыслами) св. Иоанн Лествичник.
«Стережет видимую мышь кошка, — говорит он38, — а мышь невидимую — мысль безмолвника. Не отвергай сего сравнения; если же иначе, то ты еще не познал, что такое безмолвие».
И еще:
«Сидя на высоте, наблюдай, если только знаешь это; и тогда увидишь, как и когда, откуда, сколь многие и какие тати хотят войти и окрасть твои грозды»39.
Здесь говорится о безмолвниках, прозорливым оком следящих, как подкрадываются к ним невидимые воры-бесы. Еще эти не подступили близко, а уж первые провидят все их козни и намерения. Но и от новоначальных требуется с раннего утра трезвение и зоркое наблюдение над своими помыслами.
Преподобный Диадох где-то говорит: «С раннего утра стой у дверей сердца и следи, кто входит, если неприязненный — отсекай ему голову...»*. (* Если угодно, есть подобные же, как у Диадоха, цитаты у Исихия Иерусалимского. «К Феодулу», 6, 8 // Святоотеческие наставления о молитве и трезвении... М., 1899. С. 220, 221; см. также: Добротолюбие. Т. 2.)
Относительно того, до какой высоты в усовершенствовании этой добродетели доходили святые, я из многих примеров приведу только один, сообщаемый преп. Нилом Синайским:
«Одному святому мужу, безмолвствовавшему в пустыне, когда он прилежно молился, явились демоны и в продолжение двух недель играли им, как мячиком, — бросали вверх и подхватывали на рогожу. Однако же никак не могли отвлечь ум его от пламенной молитвы»40.
Отсюда следует, что противоположная вниманию рассеянность (в отношении добрых дел, конечно) — великий порок. Преподобный Пимен Великий выразил это словами:
«Начало зол — рассеянность41.
Однако унывать маломощному не должно. «Непрестанно борись с парением (рассеянием. — Еп. В.) твоих мыслей, — обнадеживают святые отцы, — и когда ум рассеялся, собирай его к себе, ибо от новоначальных послушников Бог не ищет молитвы без парения. Потому не скорби, будучи расхищаем мыслями, но благодушествуй и непрестанно воззывай ум ко вниманию»42.
2. Непроизвольными представлениями (второй случай) можно назвать такие, которые возникают в нас под воздействием ангелов или бесов.
Прежде всего нужно сказать, что всякая добрая мысль, которая может принести в будущем пользу человеку, несомненно, есть внушение нашего ангела. И чем человек больше преуспевает в очищении сердца, тем больше и этих мыслей световидных и божественных в его душе становится. Но и каждый христианин должен зорко присматриваться к своим духовным впечатлениям и чувствам, чтобы не проглядеть прихода ангела-хранителя или не принять его внушения за порождение своего собственного хода мыслей. Об этом назидательно говорил в одной из своих проповедей знаменитый Филарет, митрополит Московский.
«Как в видимых своих явлениях св. ангелы нередко принимаемы были человеками за подобных человеков (Суд. 13, 3, 6, 8; Тов. 5, 4), так легко случиться может, что и невидимые их действия человек примет за собственные человеческие или обыкновенные естественные действия. Не случается ли, например, что среди недоумения или некоего бездействия ума вдруг, как молния, просиявает чистая, святая и спасительная мысль, что в обуреваемом или хладном сердце мгновенно водворяется тишина или возгорается небесный пламень любви к Богу? Если всякое явление по роду своему свидетельствует о присутствии действующей силы, то сии внутренние явления души нашей не свидетельствуют ли о присутствии небесных сил, по человеколюбию бросающих лучи свои в наш ум и искры в наше сердце? Не суть ли это действия ангелов, по изречению пророка Захарии, глаголющих в нас? (Зах. 1, 9.) Как достойно сожаления, если мы не примечаем сей ангельской помощи! Ибо не примечая, не приемлем ее, как должно, и не пользуемся ею; не пользуясь, остаемся неблагодарными и виновными, не приготовляем себя к другим подобным посещениям и таким образом удаляем от себя хранителей наших»43.
Не желая разрушать цельность темы, сообщу здесь, вместо того чтобы говорить об этом в следующем отделе, еще о мыслях добрых, но внушаемых бесами. Про хитрость эту вражескую нужно знать спасающимся, потому что многие из-за нее идут неправильным путем и погибают.
Сказано было, что «не всякое доброе желание входит в сердце от Бога, но только то, которое полезно»44. «Иногда человек желает доброго, но Бог не помогает (а у нас еще часто ропщут: «Молился, но Бог не слушает!» — Еп. В.), потому что какое-нибудь подобное сему желание входит и от диавола и почитается служащим в помощь, а между тем нередко бывает не по мере человеку. Сам диавол умышляет сделать человеку вред и понуждает его взыскать желаемого, когда или не достиг еще он соответствующего тому жития, или желание чуждо образу жизни его, или не пришло еще время, когда можно исполнить оное или начать его исполнение, или человек недостаточно силен делом, или ведением, или телом, или не способствуют нам в том обстоятельства времени. И диавол всяким способом, как бы под личиною этого доброго дела, или смущает человека, или наносит вред его телу, или скрывает сети в уме его»45.
Отсюда вытекает необходимость старчества, то есть вопрошания опытных о каждом даже добром по виду помысле, и усердной молитвы к Богу, чтобы Он помог нам различить, действительно ли это истинно доброе дело, и если доброе, то чтобы оказал нам помощь для его совершения. Понятно также, почему святые молились всегда словами: «Да будет воля Твоя...»46.
Помыслы, исходящие от демонов, бывают простые — скороспелые, легко приходящие и нетрудно прогоняемые — и навязчивые (называемые в психиатрии idees fixes).
Первые — без конца прибывают каждому в голову и убывают, и сделать так, чтобы их не было, запретить бесам искушать нас, конечно , невозможно.
Пришел один брат к авве Пимену Великому и говорит ему:
— Авва, у меня много помыслов, и я в опасности от них.
Старец выводит его на воздух и говорит:
— Раскрой свою пазуху и не впускай ветра!
— Не могу этого сделать, — отвечал брат.
— Если этого не можешь сделать, — сказал старец, — то не можешь остановить и прилива помыслов; но твое дело противостоять им47.
Рассматривать их здесь в подробности из-за громадности и сложности материала нет никакой возможности и необходимости. На протяжении всей книги будут попутно разбираться те или иные бесовские козни. Тем более что и действуют бесы, пользуясь обычными законами движения помыслов. Я упомяну только два момента, относящихся к трактуемой теме, к развитию у нас представлений, имеющих большое практическое значение в духовном «умном» делании. Особенно это нужно сказать про первый.
Необходимо, чтобы самая первая мысль, как только мы утром проснемся и придем в себя, была о Боге48. Если же мы дозволим себе увлечься чем-либо посторонним, то уже с большим трудом и только спустя более или менее продолжительное время сможем наладить ум наш на обычную Иисусову молитву. Кто упускает из виду это простое естественное правило, тот доставляет себе много излишних хлопот в борьбе с явившимися посторонними помыслами, которых бы совсем не было, не прозевай он дать с самого начала своему уму удобоваримую, то есть душеспасительную, пищу. Ибо бесы — это сколь удивительно, столь и грустно! — завладевают нами с помощью нас же самих...49 Припоминаю два наиболее характерных святоотеческих замечания на этот счет.
Однажды один брат спросил св. Варсонофия Великого:
— Изъясни мне, авва мой: утром, в продолжение часа, а иногда и двух, нападают на меня помыслы, и не знаю, отчего это случается со мною?..
— Брат! — ответил ему святой. — Когда кто-либо бывает празден, то занимается приходящими ему помыслами. Когда же занят делом, то не имеет времени принимать их. Итак, с раннего утра держи жернов (то есть ум. — Еп. Варнава) в своей власти и будешь молоть пшеницу твою — хлебы в пищу. Если же соперник твой предупредит тебя, то вместо пшеницы будешь молоть им (жерновом-умом) плевелы50.
Говорит об этой же хитрости мысленных врагов и св. Иоанн Лествичник:
«Есть между злыми духами бес, называемый предваритель, который тотчас по пробуждении является искушать нас и оскверняет первые наши мысли. Посвящай начатки дня твоего Господу; ибо кому прежде отдашь их, того они и будут. Один искуснейший делатель сказал мне сие достойное внимания слово: "По началу утра, — говорил он, — предузнаю я все течение дня моего"»51.
Другое мысленное искушение со стороны бесов состоит, по определению святых отцов, в «набеге мысли».
«Просвещеннейшие и рассудительнейшие из отцов, — говорит досточудный Лествичник, — приметили еще иной помысл, который утонченнее всех вышепоказанных*. (* У преподобного перед этим шла речь о степенях развития страсти, начиная от еле заметного прилога и кончая самым делом. У меня об этом подробно изложено ниже в этой главе в § 4. Грех по его развитии в человеке.) Его называют набегом мысли; и он проходит в душе столь быстро, что без времени, без слова и образа мгновенно представляет подвизающемуся страсть. В плотской брани между духами злобы ни одного нет быстрее и неприметнее сего. Он одним тонким воспоминанием, без сочетания, без продолжения времени, неизъяснимым, а в некоторых случаях даже неведомым образом, вдруг является своим присутствием в душе. Кто плачем успел постигнуть такую тонкость помысла, тот может нас научить, каким образом одним оком, и простым взглядом, и осязанием руки, и слышанием песни, без всякой мысли и помысла душа может любодействовать страстно»*. (* Лествица. 15, 74.)
Так как сам святой пришел уже в совершенную степень плача**, (** См.: Αω. Отдел III. Гл. XI. § 4. Самоукорение. Плач.) то, очевидно, только по смирению не хочет распространяться о сем предмете дальше, да и не полезно, главное, не вкусившим дара плача и рассуждения говорить о внутренней природе вещей, которых они не достигли и не понимают.
Как всегда с заносчивостью всезнайки из деревни наука и здесь сделала «открытие». Ученые психологи, совершенно невежественные в аскетике, которую им следовало бы изучать по долгу, хоть в качестве «отрицательной» литературы (говорю с их точки зрения), и нимало не подозревающие, что все их «новые» теории или давным-давно известны, или опровергнуты (что чаще бывает) уже 1000-1500 лет тому назад, недавно с важностью поведали миру, что, оказывается, действительно бывает мышление «без слов и образов». Две тысячи лет ученые всего мира хвалятся изучением души человеческой и до сих пор не приметили крыловского «слона»!..
Без лишних слов приведу выдержки об этом «открытии» ученых, хотя и приходится краснеть, слушая, как вам с таинственным видом сообщают, как нечто новое, таблицу умножения...
«Несмотря на свою важность и обширность, этот вид мышления стал известен в психологии лишь в самое недавнее время — менее десяти лет назад52, — преподносит читателю проф. Сикорский. — Природа новых фактов еще далеко не выяснена и не поддается краткой формулировке... Все психологи (Marbe, Messer, Buhler, Watt, Erdmann), занимавшиеся вопросом, единогласно утверждают, что высшее мышление совершается без посредства "слов" и "образов" - это мышление бессловное и почти бесплотное (безматериальное); оно также не сопровождается процессом ассоциаций...»53.
Таким образом, столь поздно открытая новая сторона в рассудочной деятельности человека с первых же дней своего существования начинает уже колебать устои государственности в материалистически поставленной за последнее время науке.
Ученым вместо материи приходится признавать существование «бесплотного» духа, «не поддающегося», как говорил — на этот раз совершенно верно — ученый профессор, «психометрическим расчетам и, вероятно, стоящего вне границ их»54. А кто не хочет этого признавать, автоматически зачисляется в ряды отсталых и ограниченных.
[Писано это давно, в молодости, и потому приношу извинения читателю за резкость выражений.
То, о чем говорит проф. Сикорский и все эти Меsser'ы, Watt'ы и tutti quanti*, (* все прочие (итал.)) — конечно, только один из аспектов поставленной проблемы, и притом не касающийся самого существа ее.
Вопрос же сложный. Он имеет многотысячелетнюю историю. Преломляется многоцветными гранями в мистике различных религий, до языческих включительно. Дело идет о мышлении не только без слов, но и против всякой логики. Разумеется земной, плотской логики (включая и «научную»). Но не против истинной. Это особое, и то не постоянное, мышление святых, не сравнимое с нашим дискурсивным и даже интуитивным познанием; оно превыше всякого земного понятия. Но оно знакомо даже язычникам, именно тем из них, которые жизнь свою готовы положить, для того чтобы его достигнуть.
Пробегу, подобно пианисту по клавишам, по некоторым точкам всемирной истории мистики.
Вот греческий представитель неоплатоник Плотин. У него мы читаем в трактате «Об умопостигаемой Красоте» (Эннеада V, кн. 8): «И каждая часть там всегда происходит из целого, и есть в одно и то же время и часть, и целое»55. «И жизнь там есть мудрость; мудрость, не полученная процессом рассуждения...»56.
Вот простой сапожник из Герлица, Яков Беме, но у него есть вещи поумнее, чем у любого профессора (конец XVI века). Например: «Когда ты... запрешь на замок воображение и внешние чувства, тогда Вечный Слух, Зрение и Речь откроются в тебе» («Диалоги»).
Можно еще упомянуть о «беззвучном звуке» и «голосе безмолвия» в индусской йоге, о мистических сказаниях китайца Лао-цзы (VI в. до Р. X.) и так далее57.
У последнего, например, есть в знаменитом трактате «Дао де цзин» такое выражение: «Учение без слов и бездеятельность полезнее всего существующего между небом и землею» («Трактат о нравственности», XLIII)*. (* У меня дан перевод японского ученого Д. Конисси, помещенный в «Вопросах философии и психологии», 1894. Май. Кн. 3 (23). С. 367, 396.)
«Учение без слов» можно понимать, конечно, не только в отвлеченно-мистическом смысле, но «метафизика» (я употребляю это слово вместо «богословия») Лао-цзы, а также и этика — выше всех языческих философов мира до Рождества Христова. Даже Платон, которого окрестили «христианином в язычестве», не может идти с ним в сравнение хотя бы потому, что китайский мудрец достиг этого личным подвигом мысли (не принимая в расчет Божественного Откровения среди язычества, которое всегда было и есть), а греческие мыслители пришли к своим выводам и «богословским» прозрениям в процессе длительных совокупных усилий и в порядке исторического роста. (Но взгляды бывают разные и очень странные. Ср.: И. Коростовец. Китайцы и их цивилизация. СПб., 1898.)
Также и понятие «бездеятельности» требует своего истолкования. Вообще, вся фраза может быть понятна в свете одного места нашего подвижника-мистика Исаака Сирина, места, правда, тоже вызвавшего когда-то много споров в богословской нашей печати, но я его приведу как оно есть, не вдаваясь в подробности о последних. «Бездейственность безмолвия возлюби паче, нежели насыщение алчущих в мире и обращение многих народов к поклонению Богу» (Слово 56).
Но я закончу прекрасной и глубокой цитатой из Климента Александрийского (II в. по Р. X.):
«Нам кажется, что в картинах живопись охватывает все поле зрения, видимое в представляемых сценах. Но, на самом деле, она дает ложное изображение вида, действуя согласно правилам искусства и употребляя средства, вытекающие из условий линий видения. При помощи этих способов сохраняется отношение высших и низших точек вида и точек, лежащих посредине; и этим же достигается, что некоторые предметы кажутся стоящими на переднем плане, и другие на заднем, и третьи в стороне, — и все это на ровной и гладкой поверхности. Точно так же и философы изображают истину по образу живописи».
«Климент Александрийский указывает здесь на очень важную сторону истины, именно на ее невыразимость в словах и на условность всех философских систем и формулировок. Диалектически истина изображается только в перспективе, то есть неизбежно в искаженном виде...»
Если бы люди поняли это и, следовательно, перестали бы насильно вколачивать другим свои постулаты как святую истину, от скольких страданий и мучений избавилось бы человечество.
Приведенный отрывок из «Extracts from the Writings of Clement of Alexandria» и комментарий к нему взяты из книги П. Д. Успенского «Tertium Organum» (СПб., 1911). На русском языке урезанный перевод Климентовых сочинений вообще был изъят из продажи, так как знаменитый учитель Церкви, внесенный даже в некоторые диптихи, будучи руководителем Александрийской катехизаторской школы, имел неосторожность, вопреки мнениям некоторых должностных лиц нынешних времен и не спросясь их, изложить в своих лекциях кое-какие неудобь выразимые вещи по анатомии половых органов. Но я скажу в защиту его (хотя сочинения, сумевшие дойти до нашего времени, после Священного Писания и мужей апостольских, первыми, то есть пройти через все гонения на Церковь, и не нуждаются в этом), что Климент Александрийский не сделал больше того, что позволяли себе те же профессора Духовной академии перед революцией, которые на семинаре по сектоведению знакомили своих студентов (и из монахов) с этими «преподобными членами» (выражение св. Исаака Сирина, Слово 43) по анатомическому (правда, тоже запрещенному цензурой) атласу (в натуральную величину в цветных фото). Что же, не хотели ли таковые любители ультракатолических индексов «librorum prohibitorum»* (*запрещенных книг (лат.) этим сказать, что студенты и все прочие должны изучать данные объекты «за углом и в натуре»?.. Такая опека известна из истории папства: было время, когда студентов-медиков заставляли изучать спланхнологию женщин на ватных манекенах, только не по той причине, по которой это делают теперь некоторые гинекологи, которых мне случилось наблюдать в одном советском вузе.]
О навязчивых идеях будет сказано в следующем отделе, так как они не подчиняются общим законам ассоциации представлений.
...Из того, что существуют помыслы, которые внушают нам бесы, следует — может быть, читатель догадался уже и сам, о чем я хочу сказать? — что с ними (хотите — с помыслами, хотите — с бесами) можно разговаривать, а те, в свою очередь, будут нам отвечать. Обычно в этом занятии, в разговоре с бесами, у мирян и у не имеющих внутри себя приснодвижимой и приснодвижной молитвы Иисусовой и вообще памяти Божией, проходит целый день с утра до вечера, хотя большинство из них и не догадываются, что, собственно, они совершают умом и с кем имеют дело. Но я лично хочу говорить здесь не об этих бесовских разговорах людей, нерадящих о своем спасении, — за это праздномыслие, как сказано выше, человека ожидает геенна огненная, - ао том мысленном противоречии демонам, о котором упомянул Пимен Великий в беседе с братом о помыслах. И наперед скажу, брат этот был уже не новоначальный, и посему ответ Пимена подходит не всякому.
Как есть три устроения подвизающихся — новоначальное, среднее и совершенное58, — так соответственно этому есть и три различных делания у них, в данном случае в отношении обращения своего с помыслами. «Иное дело молиться против помыслов, иное — противоречить им, а иное - уничижать и презирать их»59. На все эти делания есть указания и в Священном Писании, как, конечно, и на всякое душевное и духовное движение, ибо святые отцы не от себя говорят, хотя я в своей книге часто цитаты из Библии ради краткости и опускаю (Пс. 69, 2; 118, 42; 79, 7; 38, 2, 10; 118, 51).
Люди, достигшие средней степени подвижничества, часто при нападении на них помыслов прибегают к первому способу, то есть к молитве, по причине своей неготовности быстро отразить вражеское искушение. Но новоначальные и недавно только взявшиеся за спасение не имеют еще силы вторым способом прогонять бесов (помыслы), посредством противоречия им, о чем именно говорил авва Пимен Великий. Это и понятно. Человек весь, целиком, находится во власти бесов, поскольку страсти, то есть бесовские залоги, цветут в нем махровым цветом: слепец в духовной жизни и изворотах и кознях бесовских — и вдруг хочет противоречить, состязаться с демонами! Это невозможно. Его собственная страстная плоть первая же предаст его в руки последних; она, как я сейчас сказал, горит у него еще огнем страстей, и демоны, конечно, возьмут ее с собой на подмогу против несчастного птенца-ума, который силится наброситься на них орлиным полетом, и — победят60. Но достигший третьего устроения совершенно презирает бесов; все их обольщения, соблазны, убеждения для него игрушки61. Захочет — впустит в дом сердца своего какие-либо помыслы, позволит себе разглядеть их неблазненно и потом выгонит их так, что и следа не останется. Но на первых ступенях это сделать невозможно. Ибо если кто позволит себе побеседовать, например, со срамным помыслом, не принимая его (как ему кажется), то он, этот помысл, скоро завладеет всем его сознанием и только после сильной, слезной молитвы уйдет, причем оставит после себя в клети души множество кала, навоза и вони. (А то осквернит и тело.)
Итак, мы должны знать, что самый верный, безопасный, потому что несет смирение62, путь к победе нашей над помыслами — это молитва к Господу и откровение помыслов старцам63. Как появился соблазнительный помысл, например «брось дело, ступай навести такого-то, время-то удобное» или «купи на платье, хорошенькая материя подвернулась», не нужно ему отвечать, что-де такая-то заповедь говорит то-то и то-то и это грех, несвоевременно, неполезно и т.д. Чем дальше в лес, тем больше дров. И в конце концов, начав с убеждения, что внушаемая мысль нехорошего свойства, мы придем (иногда через месяц и больше) к тому, что непременно ее надо совершить, что она не так плоха, что поступок имеет свои извинения, что мы «ошибались» и «строго» очень на него смотрели. Происходит падение.
Приведу на все три случая, уже без всякого объяснения, примеры из святоотеческого быта. Все — в отношении блудной страсти как наиболее губительной и широко распространенной.
1. Брат спросил одного из отцов:
— Отчего это помысл мой постоянно склоняется к блудодеянию, не дает мне покоя ни на один час, и душа моя возмущается?
— Если демоны посевают в тебе помыслы, — отвечал святой, — не предавайся им, ибо им свойственно постоянно соблазнять. И хотя они никогда этого не оставляют, но принудить тебя не могут: твоя воля — слушать их или не слушать. Знаешь, что сделали мадианитяне? Они украсили дочерей своих и поставили их на виду израильтян; но никого не принуждали, а только желающие падали с ними, а другие, негодуя на это, грозили и убивали их (Числ. 2, 25).
— Что ж мне делать? Я слаб, и страсть меня побеждает.
— Наблюдай за ними, — ответил святой, — и когда они начинают в тебе говорить, не отвечай им, но встань, молись, пади пред Богом, говоря: Сыне Божий, помилуй мя!
Брат сказал ему:
— Я забочусь об этом, авва, но нет сокрушения в моем сердце, потому что я не знаю силы этих слов.
— Ты только заботься, — утешил его старец. — Я слышал, что авва Пимен и многие из отцов говорили: заклинатель не знает силы своих слов, но змея слышит, понимает силу его слов и повинуется. Так и мы, хотя и не знаем, какую силу имеют наши слова, но демоны слышат и отступают со страхом64.
2. Св. Ефрем Сирин описывает одно из искушений демонских, наносимых брату или сестре и встречающее со стороны последних отпор.
...Влагает лукавый мысль, говоря:
— Вот ежечасно тревожит тебя блудный помысл: долго ли будешь нести это беспокойство и терпеть?
— Пока не призрит Господь на смирение мое и на труд мой и не простит всех грехов моих, — отвечает брат.
Лукавый продолжает:
— Чтобы не быть тебе в борении, удовлетвори один раз похоть и после покаешься. Это — не важное дело...
— Нет мне нужды учиться у тебя покаянию, ибо знаю, что человеку даже до последнего его издыхания, по великому Божиему человеколюбию, возможно покаяние. А если говоришь, будто дело это неважно, то, если пред моим Богом и в этом малом деле окажусь неискусным, во сколько раз больше буду неискусным, когда придет на меня искушение, большее этого?
— И это неважно, потому что и опять нужно только покаяться.
— А кто мне скажет, — противоречит брат или сестра демону (помыслу), — что если растлю свое тело, то найду время к покаянию? Да и не то ли же это будет, как взять меч и самому себя убить?
— Удовлетворение похоти ничего не значит, — настаивает демон, - это дело одного часа, которое тотчас и миновалось.
Брат отвечает:
— Послушай, враг жизни и противник душ, какая честь уготована от Бога тем, которые, по благочестию, препобедили это, как ты называешь, маловажное, и какое наказание уготовано Богом для тех, которые побеждены этим маловажным! Как высок целомудренный Иосиф! Препобедил он эту страсть и не восхваляется ли из рода в род на небе и на земле? А позор египтянки всегда подвергается осмеянию. Подобно и блаженная Сусанна... а старцы и судьи народные побиты камнями... Не знаешь разве, дьявол, что зверь, если привык к плотоядству, чаще удовлетворяет этой страсти? А ты хочешь меня уверить, говоря: если однажды удовлетворишь похоть, не будет она более тревожить. Господь Бог, давший Духа Своего Святого, запретит тебе, потому что строишь мне козни, намереваясь чрез грех, подобно льву, поглотить душу мою. Но Спаситель наш Христос не даст тебе к тому случая, потому что Он человеколюбив, силен и милостив.
— Вовсе ничего не значит это дело, — продолжает тот, — о чем же скорбишь теперь?
— Скорблю о том, что обольщаешь людей, ибо сладкое твое — горько...
На этом я окончу их разговор65.
3. Однажды брат пришел к авве Пимену Великому и говорит ему:
— Что мне делать, отец? Меня мучит блудный помысл. Ходил я к авве Ивистиону; он сказал мне: "Не позволяй этому помыслу долго оставаться в тебе"..
Пимен ответил:
— Авва Ивистион, — дела его высоки, он с ангелами и не знает, что у нас с тобою есть блудные помыслы. Если монах будет воздерживать свое чрево и язык и будет жить, как странник, то поверь, он не умрет65.
III. Сверхъестественная борьба ума с природой и бесами
До сих пор описывался нормальный, обычный порядок вещей: предполагалось, что ум находится в остроте (конечно, относительной) зрения и ничем не связан (кроме своих страстей), а бесы ведут с ним брань посредством простых нападений помыслами. Но все это происходит с мирскими людьми, живущими интересами плоти («живота» ли, как у чревоугодников, блудников, или «ума» у ученых, или обоих вместе — это все равно), вообще с теми, кто неглубоко входит в духовную жизнь. Если же человек ревностно принимается за спасение, то его встречают другие обстоятельства и условия, невиданные в обыкновенном быту, которые надо научиться преодолевать, чтобы достигнуть Царства Небесного увенчанным. О них я и поведу речь.
Сон и бдение. Если цель человеческой жизни есть стяжание Духа Святого, то есть единение с Вечно Бодрствующим, «Недреманным Оком»67, то понятно, что и сам человек не должен спать, насколько то возможно, а гореть непрестанным пламенем божественной любви и молитвы. Это хорошо выразил один из величайших отцов древнеегипетского подвижничества, проводивший, по описанию его учеников, настоящее «птичье житие» (чтобы достигнуть вышеуказанного состояния), — авва Виссарион Чудотворец68. Он, умирая, сказал (что можно считать мерой его духовного возраста): «Монах, подобно херувимам и серафимам, должен быть весь оком»69 . В силу этого все подвижники преодолевают собственную природу и стараются сократить время сна до наименьших размеров70; мало того, цель их еще и та, чтобы в то незначительное время, которое, по немощи человеческой природы, приходится все-таки отдать сну, ум не связывался узами плоти, не был беспомощен, как это бывает со всеми, чтобы не мог быть искушаем бесами и чтобы, наконец, по слову Писания, имел и во сне непрестанное трезвение и молитву, как и в бодрственном состоянии человека (Пс. 1, 2; Песн. 5, 2, 42). И этого святые достигают благодатию Христовою.
Я здесь буду говорить о значении бодрствования в подвижнической жизни вообще и о многоспании и приспособлениях для сего у культурных людей в частности.
Вот несколько положений из св. Иоанна Лествичника71:
«Мучительный дух сонливости есть коварный друг: часто, когда мы пресыщены, он удаляется, а во время поста, во время алчбы и жажды, сильно на нас нападает»72. «Особенно он воздвигает брань против новоначальных, чтобы они разленились при самом начале подвига или чтобы приготовить вход бесу блуда»73.
«Доколе не освободимся от сего духа, дотоле мы не должны отрицаться от пения псалмов в соборе братии; ибо мы часто и от стыда не дремлем. Пес враждует против зайца, а бес тщеславия есть враг сонливости»74.
«Бодрственное око очищает ум, а долгий сон ожесточает душу»75. «Бодрый инок — враг блуда, сонливый же — друг ему»76. «Излишество сна — причина забвения, бдение же очищает память»77. «Многий сон есть неправедный сожитель, похищающий у ленивых половину жизни или еще больше»78. «Бдение есть погашение плотских разжжений, избавление от сновидений, исполнение очей слезами, умягчение сердца, хранение помыслов, лучшее горнило для сварения принятой пищи, укрощение злых духов, обуздание языка, прогнание мечтаний»79.
Из преподобного Исаака Сирина:
«Как началом всему худому служит упокоение чрева и расслабление себя сном, возжигающее блудную похоть, так святой путь Божий и основание всех добродетелей — пост, бдение, бодрствование в службе Божией, в распинании тела целый день и ночь в противность сладости сна... Как скоро начнет кто поститься, вожделевает уже с этого времени умом своим прийти в вожделение собеседования с Богом. Ибо тело постящееся не терпит того, чтобы целую ночь проспать на своей постели»80.
«Избери себе делание усладительное — непрестанное бдение по ночам, во время которого все отцы совлекались ветхого человека и сподоблялись обновления ума. В сии часы душа ощущает оную бессмертную жизнь, и ощущением ее совлекается одеяния тьмы, и приемлет в себя Духа Святого»81.
«Не думай, человек, чтобы во всем иноческом делании было какое-либо занятие важнее ночного бдения. Подлинно, брат, оно и важнее и необходимее всего для воздержного... Если монах с рассудительностью пребывает во бдении, то не смотри на него, как на плотоносца, ибо подлинно — это дело ангельского чина. Невозможно, чтобы те, которые всю жизнь проводят в этом занятии, оставлены были Богом без великих дарований за их трезвенность, бодрственность сердца и попечительное устремление к Нему своих помыслов»82.
Но польза только тогда от бдения бывает, когда человек сохранит днем то, что приобрел за ночь, то есть не будет терять последнее в «мятежных сношениях с людьми», а усугубит «горячностью сердечной молитвы»83.
Бдение так важно для подвижника, что его никак нельзя оставлять. «Посему тебя, желающего приобрести трезвенный пред Богом ум и познание новой жизни, умоляю, — говорит преп. Исаак, — во всю жизнь твою не быть нерадивым к пребыванию во бдении. Ибо им отверзутся тебе очи увидеть всю славу сего жития и силу пути правды»84.
Но если бы, по искушению из-за какой-либо внешней причины, например по немощи тела, длинного правила, многочисленных поклонов, человек не смог бы продолжать раз начатого бдения на молитве, «то, — продолжает св. Исаак, — с любовью умоляю тебя: если не станет в тебе этого, то, хотя сидя, бодрствуй и молись в сердце, но не засыпай, и все меры употреби без сна провести ночь эту, сидя и помышляя о добром. Не ожесточай своего сердца и не омрачай его сном, и снова придут к тебе, по благодати, прежняя горячность, и легкость, и сила, и, взыграв, будешь угождать Богу, благодаря Его; потому что холодность эта и таковая тягость попускается на человека для испытания и искушения. И если возбудит он себя и с горячностью и с малым себе принуждением оттрясет от себя это, то приближается к нему благодать, как было прежде, и приходит к нему иная сила, в которой сокрываются всякое благо и все роды помощи. И в изумлении дивится человек, припоминая прежнюю тягость и нашедшую на него легкость и силу и представляя себе эту разность, и удободвижность, и то, как внезапно приял он в себя такое изменение. И с этого времени умудряется и, если найдет на него подобная тягость, познает ее по прежнему своему опыту. А если человек не будет подвизаться в первое время, то не может приобрести сей опытности. Видишь ли, насколько умудряется человек, когда возбудит себя несколько и претерпит во время брани, — если только не изнемогло телесное естество? Но это уже не борьба, а необходимость немощи: ибо в этом случае нет пользы, чтобы боролось естество; во всех же прочих случаях хорошо человеку принуждать себя ко всему, что полезно для него»85.
В чем же состояло бдение древних подвижников?
Из слова преп. Исаака Сирина «О нощном бдении и о различных способах его делания» я приведу только две-три строчки:
«Бдение не есть всецело ни стояние, ни стихословие одних псалмов. Напротив того, иной всю ночь86 проводит в псалмах, другой — в покаянии, молитвах умиленных и земных поклонах, а иной — в слезах и рыдании о своих грехах... И еще, иной немного вечером стихословит (Псалтирь. Еп. В.), остаток же ночи проводит в пении тропарей, а другой — в славословии и чтении. Иной ставит себе правилом не преклонять колен, подобно тому, на кого нападал блудный помысл86 (то есть авве Моисею Мурину87, когда он, бывший атаман разбойников, только что вступил в монашество)»88.
Но учение мира сего обратно вышеприведенному. Правда, говорит главный герой в знаменитых «Трех мушкетерах» Александра Дюма (отца), что «il n'y a rien qui alour-disse 1'esprit comme le someil» — «ничто так не отягчает ума (в человеке), как сон», но это слова романического героя, а сам-то автор, как увидим ниже, совсем не так поступал. И цивилизованный мир своими научными книжками и жизнью своих руководителей проповедует вообще совсем другое: поскольку иночество советует умерщвлять плоть, постольку цивилизация — питать ее, и в любом учебнике по гигиене главы «о бдении», конечно, не найдешь.
Несколько примеров еще более подтвердят мои слова и покажут, что привычка к постели так сильна у великих мира сего, что даже в важных случаях без нее не могут обойтись, или, лучше сказать, только с нею и могут жить.
Так, знаменитый инженер прошлого столетия Бриндлей (1716 - 1772) непременно ложился, когда ему предстояло решать какую-нибудь сложную задачу. Также великий государственный человек Англии - лорд Мельборн (1779-1848) — имел обыкновение обсуждать все важные дела, лежа в кровати. Россини сочинил в постели свои лучшие оперы, а поэт Томсон (1700-1748) — свои лучшие произведения, между прочим, прекрасное, по отзыву знатоков, стихотворение «Времена года». Генрих Гейне очень неохотно расставался с кроватью и написал, не выходя из спальни, свои лучшие вещи. В эти дни весь пол вокруг кровати покрывался мелко исписанными клочками бумаги, которые прислуга потом тщательно собирала и прибирала в портфель поэта. Вальтер Скотт спал не менее десяти часов в сутки. Наполеон I, герцог Веллингтон и Пальмерстон очень любили поспать и отличались способностью засыпать когда угодно и где угодно.
Сын вышеупомянутого прославленного французского романиста А. Дюма, сам едва ли не равный ему по таланту, говорит о нем., что «сон у него всегда был хорош... и у него была потребность много спать. Иногда сон клонил его среди дня, тогда он засыпал, и спал, похрапывая, как паровоз...»89.
В заключение не хватает только того, чтобы упомянуть об оригинальном факультете, учрежденном при женской Академии в Цинциннати (Северная Америка), во главе которого стоит женщина-профессор, пресерьезно обучающая барышень искусству принимать грациозные позы во время сна, не храпеть и не гримасничать во сне. Я уже не говорю про устройство спален и кроватей у американцев...
Навязчивые идеи (idees fixes) и галлюцинации. Внешняя сторона навязчивых представлений хорошо изучена и светскими учеными. И было бы не только нецелесообразным пройти молча мимо их рассуждений, но — наоборот, пожалуй, и некоторым упущением, потому что очень полезно привести некоторые из них здесь именно для того, чтобы показать читателю, как нужно обращаться с подобными книжками и корректировать их, а авторам их — как не должно мыслить. (Что же касается рассуждения о навязчивых идеях с аскетической точки зрения, то мы дадим его в другом месте, по иному поводу90.)
В науке навязчивыми идеями особенно заинтересовались со времени XII медицинского международного конгресса в Москве, где этот вопрос был предметом программного доклада и невидимого хохота среди бесов. Среди обширной литературы по этому вопросу сами ученые больше всего восхищаются книгой доктора Пьера Жане91.
Из многих определений навязчивых идей здесь можно принять следующее:
«Насильственным представлением называется такое, которое является в сознании человека без его воли и существует против его воли, при полном признании его элементом чуждым и болезненным; явившись раз, не исчезает в обычное время, не сменяется другими представлениями и, таким образом, нарушает и тормозит обычный ход мыслительной деятельности, несмотря на противодействие сознания; а если исчезает, то не путем логической смены, а так же внезапно, как и является»92.
«В легких степенях насильственные представления допускают борьбу и далее нередко побораются, — в более же тяжелых случаях, несмотря на борьбу, несмотря на сознание болезненности, сопутствующая тоска так велика, так ужасна, так действует тиранически, что совершенно подавляет волю и больной совершает действие, чтобы только избавиться от страдания. Совершив, он получает облегчение, хотя вскоре за сим является мучительное раскаяние»93.
Интересно то, что ученые психиатры, исписывая целые кипы бумаги, не предлагают никаких средств94 к излечению душевных болезней, а только описывают их. Какими жалкими и беспомощными поэтому являются они в сравнении с отцами-пустынниками, огненные слова которых выжигают все страсти в душе до тла! А все потому, что ученые не верят в существование демонов. Ведь вот предыдущее описание навязчивых мыслей как просто в своей внутренней основе!
Откуда эта «насильственность», раз человек ее не хочет, всеми силами отгоняет, ненавидит, считает «элементом чуждым и болезненным»? Откуда мысли, когда душа признает их чужими? Из себя она их в то же самое время, как борется с ними и выталкивает из своего сознания, не может родить. Рядом никакого человека нет, откуда же? Ясное дело, от другой духовной сущности, со стороны и, заключая по качеству внушаемых помыслов, злой и нечистой, то есть от диавола. Как это просто95 и делает все понятным. Понятна эта нелогичность в мыслях, эта тирания, о которых говорят сами же ученые, понятно это «облегчение» после совершения «греха» (когда диавол отходит, доведя человека до того, до чего ему было надобно), понятно и «мучительное раскаяние», ибо совесть все-таки мучает человека, и он понимает, что сам во многом (или, вернее, во всем) виноват, ибо не обратился за помощью к Богу или недостаточно молился96.
Но это еще простое положение вещей; о нем ученые могут сказать и говорят, хотя и нерешительно: «Можно думать, что и в этих... случаях самопроизвольного их (навязчивых идей. — Еп. В.) появления таковые представления имеют свое логическое происхождение, только оно исчезает из нашего внимания»97. А бывает нередко и так, что диавол не только просовывает насильно между нашими мыслями свои, но и совсем завладевает нашими органами движения и речи, вселяясь в человека. Тогда последний не владеет уже своим телом и не только уже мыслит, но и говорит не то, что хочет, и делает не то, что желает.
Об этих случаях ученым приходится волей-неволей сказать, что они (насильственные эти движения) «возникают в самом мозгу человека, под влиянием каких-то, до сих пор неизвестных нам98, изменений»99. Характерен образ выражения в научных книжках о припадках бесноватых — и беса-то авторам не хочется признать, и не знают, как это бывает, что рот у одержимых сам собою раскрывается и они говорят против воли, всеми силами стараясь не говорить. «Эти слова как-то судорожно вылетают из их уст и нередко являются совершенно противными их нравственности и убеждениям, служа порицанием святым предметам и уважаемым лицам. Так, некоторые больные вдруг в церкви или на молитве произносят бранные, неприличные и богохульные слова»100. Много загадок и затруднений для неверующей науки!
Еще труднее, когда приходится описывать ей явления бесов и действия их, видимые для человека воочию. Сказать, что это «галлюцинация» можно, и ученые так и говорят, но ведь голое фигуристое слово ничего не объясняет; не объясняет, каким образом человек, напрягая все свои силы воли, чувства и рассудка, не может совладать и противостоять этой «галлюцинации». Странная какая-то галлюцинация: по описанию ученых, просто «отвлеченное» понятие, а по опыту жизни выходит, что это могущественная сила, с которой человек борется как с чуждой и часто не может побороть, обладая гениальным умом, по признанию всего мира, или будучи сам ученым психологом и психиатром101.
Примером той невероятной путаницы, которая царствует по данному вопросу в науке, служит одновременное утверждение в одном месте одного и отрицание в другом месте того же. Так, проф. Чиж говорит, что насильственные мысли и галлюцинации — самый верный признак дегенеративности субъекта. «Мы не можем допустить, — говорит он, — чтобы такое значительное изменение сочетательной деятельности, какое бывает при навязчивых идеях, могло быть при целости всех других умственных сил... Тщательное исследование лиц, страдающих навязчивыми идеями, всегда обнаруживает много болезненных неправильностей, как в строении их нервной системы, так и в их психической организации»102. (Как будто наследственность освобождает человека от загробных наказаний за грехи и не допускает возможности спастись.)
А проф. Ковалевский приводит случай как раз обратного свойства, причем присовокупляет, что в нем «наследственности и семейного расположения к психозам, неврозам, пьянству и преступлениям не обнаруживается»103.
Я приведу этот случай здесь in extenso (в распространенном виде, целиком). В нем искушение со стороны бесов выразилось во всех формах: в насильственных представлениях, влечениях, в невероятных размерах страхования104, невыразимом унынии и тоске105, демонских мечтаниях. Со всех сторон загоняли бедную душу в бездну греха или даже погибели и ушли только тогда, когда добились хотя бы меньшего.
«21 июля 1879 г. в дом умалишенных при харьковских богоугодных заведениях поступила для испытания умственных способностей крестьянка Харьковской губернии В. М. Подсудимая замужняя, 32 лет от роду, занималась домашним хозяйством, неграмотна, больная уже около двух месяцев и обвиняется в поджоге своей собственной хаты.
...В мае месяце у нее начали развиваться головные боли, бессонница, дурной аппетит и по временам безотчетный страх. Числа 15-16 больная вечером сразу почувствовала приступ ужасной тоски — тоски, доводящей до бессознательного состояния. Рядом с этим был безотчетный непреодолимый страх. Интересно то, что на больную нападал этот страх-тоска в то время, когда она входила в свой двор и свой дом, почему она стремилась уйти из дому. Одновременно с этим она имела галлюцинации зрения, слуха и осязания. Больной казалось, что как только вступала в свой двор, она идет среди огня: под ногами огонь, вокруг нее огонь, в глазах огонь и в голове огонь. Вокруг себя слышала шум и треск. Ее жгло снаружи, и огонь проникал внутрь. Всю ночь, забравшись в угол на печи, она на коленях молилась Богу и все-таки не могла оторваться от душившего ее страха, ужаса и тоски. К утру ей стало легче, и она ушла к сестре. Сестра не приняла М., боясь, чтобы не сказали, что она служит разлучницею между нею и мужем. Больная опять возвратилась домой. Весь день страх и тоска не покидали ее. Она не могла заниматься никаким делом. Сидела в постели и плакала. К вечеру опять та же история, и опять вся ночь бессонницы и ужаса. Так длилось 4 дня. После этого тоска и страх ослабели и галлюцинации прекратились. Больная была только печальна, плохо ела и пила, мало спала и много плакала.
К этому присоединялась забота о муже. Муж ее, занимаясь полевыми работами, нередко ночевал в поле. Подсудимой казалось, что муж ее бросил и проводит время с другими женщинами, почему она еще больше начала тосковать и плакать. Часто она придиралась к своему мужу и укоряла его в неверности. В таком состоянии колебания — то улучшения болезни, то ухудшения ее — М. пробыла до начала июля 1879 г. 5 июля больная опять подверглась сильному приступу тоски. Этот припадок был еще сильнее первого — и в этот-то момент она совершила преступление. Сама больная передает об этом следующее:
"С утра уже в этот день мне было нехорошо, ходила я с места на место, искала покоя и нигде не могла найти его. Тоска и мука не давали мне покоя. Взялась за работу, работа не идет на ум. Пришло обеденное время. Ничего не ела. Только и было, что грызла камфору, это меня несколько облегчало. Вечером сдоила корову. Принесла молоко, ткнула его в руки девочке, да бежать со двора. Побежала я в расправу, чтобы меня арестовали, так как знала, что сделаю что-то недоброе. Не успела я несколько отбежать, как муж догоняет меня и ведет домой. Я просила его отвести меня в расправу. Не послушался... Привел домой...
— Ложись, говорит, спать, я лягу в комнате.
Не могла я спать. Страх, тоска и внутренняя мука душили меня. Как огнем жгло меня в груди. Бросилась я на колени перед иконой, начала плакать, начала молиться. Не нашла покоя. Слезла на печь. Притаилась в уголке на коленях. Молюсь Богу. Плачу навзрыд. Нет покоя. Положила около себя девочку, может быть, не так страшно будет. Все то же. Страх, тоска, мука и огонь в голове и груди раздирали меня. Так и тянет меня повеситься, насилу удерживалась.
Вокруг меня скалки (искры) так и блещут. Шум и гром не переставая гремят. Кто-то постоянно окликает меня по имени: "Василиса, Василиса", — но чей голос — не знаю. Откликаюсь, — ничего не отвечает. Мне казалось, что муж стоит около меня и щелкает пальцами, а из пальцев сыплются искры. Вокруг меня какой-то удушливый запах, который как бы нарочно муж напускает, чтобы извести меня. Утром муж заставил меня доить корову. Возвратилась в хату с молоком. Страх и тоска продолжаются. Хочу заняться работой — не могу. Лягу на постель — не спится и не лежится. Пойду во двор — тоже нудьга. Прошу старшую девочку, чтобы она не уходила от меня.
Она сначала и была при мне, а потом ушла. Страх стал еще больший. Схватила я спички, схватила паклю, зажгла и бросила на чердак. Загорелось. Мне стало немного легче, но я все-таки сильно мучилась. Сначала я осталась в хате, хотела сгореть вместе с хатою, а потом стало жаль маленького ребенка, который был со мною. Его вынесла и сама вышла, тем и спаслась от огня"»106.
Приведу еще несколько примеров того, как вещи, в аскетике имеющие определенное, общепонятное значение, на которые приходится наталкиваться на каждом шагу, знакомые по опыту предания каждой верующей деревенской бабе, в курсах психиатрии описываются как нечто странное, новое, чудное, подозрительное, происходящее от ненормально развитых телесных органов.
«В некоторых случаях, — читаем мы в одном таком курсе, — галлюцинации могут быть односторонними. Меланхоличка Seppili видела левым глазом с левой стороны дьявола и постоянно слышала с левой стороны его голос».
Ученый итальянец никогда, очевидно, не читал Евангелия и не знает, какое значение имеет правая и левая сторона; впрочем, на Страшном Суде он узнает (Мф. 25, 33). А пока он думает, что вся беда в глазу находится. «Офталмоскопическое исследование, — продолжаю выписку, — дало гиперемию choroideae, — такое же поражение, по мнению автора, было и в периферии органа слуха»107.
Нельзя замолчать психиатрам того, что галлюцинации бывают и у «психически здоровых людей», даже у таких, как Гете, Байрон, Вальтер Скотт, Спиноза, и многих других108. Но эти явления бесов таким «гениям» и «корифеям» культуры нынешние ученые просто замалчивают, а прежние, дореволюционные, оставляют без объяснения и, конечно, не желали бы тоже упоминать, да по долгу «беспристрастного» исследователя считали нужным это сделать.
Не находим мы объяснения и в тех случаях, когда так называемая галлюцинация наблюдается не у отдельного человека, а у сотни, тысячи и больше людей вместе. Ученые просто нагло и кощунственно называют, например, явление из божественного мира «эпидемической галлюцинацией» и думают, что сделали все, что от них требуется, объяснили.
Так, Verga описал такой случай.
«В Соrаnо, в итальянских Апеннинах, на улице явилась Мадонна, одетая в черное, с текущими слезами, окровавленная и с грозными речами на устах к народу.
Население пришло в волнение. Массы народа выходили на холм с мольбой к Мадонне и оттуда падали назад, как бы пораженные молнией (за дерзость, что в грехах осмеливаются подходить близко. Ср.: Исх. 3, 5; Нав. 5, 15. Но интересно, как же от собственной мечты в мозгу приходилось падать «как бы пораженным молнией» именно около того места, где стояла Богоматерь, а не где-либо еще? Что это за пристрастие к определенному месту? — Еп. Варнава).
Все это крайне возбудило окрестное население, и толпы народа стекались, чтобы убедиться в чудесном видении. Устраивались целые процессии с пением духовных песен и церемониями. Дело грозило принять колоссальные размеры. Только экстренные военно-полицейские меры уничтожили сборища и прекратили существование самой галлюцинации»109.
Я сказал, что ученые не объясняют дела потому, что набор слов в их книжках, который относится к описанию того, что происходит в области зрительных, слуховых, осязательных представлений от видения человеком постороннего духа (при так называемой галлюцинации), ничего не дает для объяснения природы явления, то есть действий самого духа и даже факта его присутствия. А если бы неверующая наука знала природу главной причины всех этих «галлюцинаций», то ей бы не пришлось и ломиться в открытую дверь, и доказывать, что дважды два четыре.
Поясню это на следующем и последнем примере.
Один больной, образованный (неверующий, как видно из текста, который я сокращаю) человек, страдавший алкоголизмом, рассказывал проф. Сикорскому о следующих «галлюцинациях», то есть о явлении ему бесов. «Ему казалось, что через толстую каменную стену в комнату его влетали фантастические птицы, не то вроде павлина, не то вроде рыбы, напоминающие своими размерами и отчасти формами фигуру человека. Эти птицы плавно и без малейшего шума влетали в комнату, пронизывая толщину стен и окон, которые не представляли им ни малейшего сопротивления; птицы носились по комнате, ничего не задевая».
С каждым днем состояние больного улучшалось, и вот - первые два разговора с больным (в подлиннике они записаны все «по свежим воспоминаниям», отчасти стенографически) и объяснения профессора.
« — Каким образом могло случиться, что птицы, которых вы видели, могли влететь через окно, не разбив стекла, или пройти через каменную стену, не разрушив ее?
В ответ на вопрос больной с живостью и особенной настойчивостью ссылался на свидетельство своих органов чувств (зрения). Когда ему указано было на физическую невозможность факта, чтобы птица могла проникнуть в окно, не разбив стекла, он с живостью пояснил, что птица проходила через стенку плавно, тихо, без всякого шума, указывал пункты, через которые она проходила, но более всего основывался на том, что он "это видел собственными глазами".
Несколько дней спустя на предложенные ему те же вопросы и сомнения он отвечал:
— Это действительно странно и кажется невозможным, но это было так же верно, как то, что мы с вами говорим.
...Приведенный сейчас пример показывает, что у больного сохранилась способность зрительных представлений и зрительного мышления, дававшая ему возможность воображать (галлюцинаторно) полет птиц, но у него вполне отсутствовали осязательно-мышечные ассоциации — касательно встречи мягких тел с твердыми (в данном случае птицы со стеной, стеклом)... Изложенные факты показывают, что в известных случаях из установленного мыслительного обихода выпадает деятельность некоторых сфер или центров, и сообразно тому ослабляются определенные ассоциации, и мысль становится, так сказать, односторонней или однобокой»110.
Не говоря уже о том, что здесь ученый профессор не объясняет и не может объяснить, почему действуют одни ассоциации и не действуют в данный момент другие111, но и не догадывается о некоторых иных вещах, которые я ему предложу вместо ответов больного.
Как птицы112, говорят, могли пройти чрез каменную стену и окно, не разрушив и не разбив их? Основываясь на том, что нам Свящ. Писание и Свящ. Предание открыло о природе демонов113, странно и невозможно было бы признавать обратное, то есть что нематериализованный дух разрушает материю. Может он и это сделать, но когда ему это нужно. Потому «без всякого шума» проходили «птицы» через вещественные препятствия, что имели природу наших мыслей, или, вернее, души.
Дух (человеческий) видит духа (злого). Странно тут требовать какого-то звона разбитых стекол. А раз последнего не было, не было и слуховых ассоциаций. Откуда же им быть, раз их ничто не возбуждает? И мышление вовсе не делается «односторонним». Пожелалось бы демонам разбить стекло (но это был бы материальный ущерб другим, которые могли бы и не перенести его без ропота, и, следовательно, Промыслом не попущено было к свершению), то были бы и «осязательно-мышечные ассоциации».
...Когда почитаешь все эти ученые «труды» и бесчисленные диссертации, приходишь в ужас от той тьмы, которая проповедуется под видом «просвещения» и которая губит человеческий разум в бездне отчуждения от Бога. И таким-то специалистам как экспертам вручается судьба людей, которым на судах грозит пожизненная каторга за чудовищные злодеяния (но они отпускаются на волю, как совершившие преступление якобы «под влиянием аффекта», по выражению психиатров) или которых ожидала бы похвала (человеческая, конечно; а у Бога все равно будет) за исповедание правых убеждений, если бы не приговор врачей, что они (все наши святые и духовидцы) параноики, страдающие галлюцинациями!
Раз ум приснодвижен и не может быть праздным и пустым (предполагается, что человек выгнал все помыслы грешные и ненужные, направленные на внешние вещи), то, следовательно, его надо чем-то занять. Но надо сказать несколько слов и о том случае, если человек не выгнал помыслы. Тогда надо противостоять им, насколько силы хватит. Ибо «побеждающих ожидают венцы, — говорит преп. Филофей Синайский114, — а падающих и не кающихся — муки (на том свете)».
Чем же противостоять? Молитвой. В этом и занятие уму будет. Об этом было уже вскользь упомянуто. Об этом будет специально говорено подробно в другом месте. Об этом надо сказать несколько слов и здесь.
Поскольку большинству приходится жить в миру, молитва должна быть посильная. Обязательно при каждом свободном времени ходить в церковь. Но и здесь не столько слушать, сколько учиться внутренней духовной молитве, умной, то есть совершаемой умом, при окружающей молитве внешней.
Делание это состоит в том, чтобы поле нашего сознания всегда было чисто от посторонних помыслов при теплоте чувства. Кому нельзя пойти в храм Божий, то же самое делание должно проходить дома, в дороге, на работе, за письменным столом, в лаборатории, у станка, за шитьем, у печки — где угодно (1 Тим. 2, 8). В монашестве и систематическом подвижничестве обычно этому учатся на Иисусовой молитве («Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя грешного»), но это не обязательно. И даже на первых ступенях вредно — рассеивает, утомляет слабый ум. Надо эту молитву сократить донельзя. Например, «Иисусе, помоги!» (иногда), «Иисусе, помилуй мя!» (всегда), «Марие, Дево, спаси нас!», и другие подобные. Так разнообразие поможет против утомляемости. Хороши Златоустовы воззвания в «Молитвах на сон грядущим» (ночные), но их недостаток в том, что в них нет имени Иисусова, а только Его бесы боятся, ибо несть бо иного имени под небесем, данного в человецех, о нем же подобает спастися (Деян. 4, 12). Поэтому слово «Господи» в этих молитвах надо заменить в своей домашней обиходной молитве словом «Иисусе»*. (* См. ниже: Схолия.)
Бесы боятся малейшего вздоха молитвенного даже без слов, но смотря чьего115. Можно прочесть несколько акафистов Спасителю и только привлечь к себе нечисть, а не отогнать. Слова мои острые, и надо хорошо их понять, чтобы не обрезаться...
Но и настоящие отшельники, многолетним инструктированием и обучением ума достигшие свободы в направлении его на божественные предметы и на Самого Бога, не могут постоянно находиться на такой высоте. (Они не нарушают при этом заповеди апостола «непрестанно — αδιαλειπτως — молитесь» (1 Фес. 5, 17), они молятся, но в молитве есть свои степени, и то, что для одного кажется верхом всегдашнего пребывания в Боге, для другого уже чуть не падение116.) Поэтому нам, грешным, и вовсе необходимо — и в качестве поучительного материала — заниматься еще чтением Свящ. Писания117, с заучиванием наизусть его текстов, с ежедневным исполнением сего как определенного правила (по главе или зачалу). По крайней мере, Новый Завет и Псалтирь должны быть такой необходимой книгой обучения.
Толковать не нужно (если угодно, это должно быть отдельно делаемо). Нужно читать со вниманием, с чувством, как молитву, с приложением к себе, то есть с постоянным вопросом: а я так ли поступаю?
Нужно читать (кающимся и спасающимся — о лицах, на которых лежит обязанность изучать богословские книги как предметы научных дисциплин, я сейчас не говорю) также подвижнические словеса святых отцов-аскетов: Феодора Студита, Варсонофия Великого (начиная с 249 ответа), авву Дорофея, Симеона Нового Богослова (душеспасительные «Слова», а не «Гимны»), Лествицу и других многих, с выбором, которые, главным образом, учат плачу духовному.
Но нехудо в наш пытливый неверный век — на случай, когда сам ли натолкнешься на каверзный сектантский или безбожнический вопрос (Еф. 4, 14), или от тебя потребуют отчет о твоем уповании118, то есть во что и как веруешь и на что надеешься (после смерти), — читать духовные книги и просто для развития ума, например Григория Богослова, Василия Великого, Иоанна Златоуста, наших ученых богословов епископа Игнатия (Брянчанииова), Феофана Затворника, Филарета (Гумилевского), архиепископа Никанора (Бровковича), если их только можно теперь найти, и других. (У проф. прот. Светлова есть целая книга — «Указатель апологетической литературы», так что у меня нет претензии посредством капли дать понятие о ведре воды. Два-три имени я указал просто в качестве примера.)
Помогает очищению ума и сердца, по заповеди апостола, частное (домашнее) чтение церковных канонов, акафистов, даже пение церковных стихир, тропарей, ирмосов (Еф. 5, 19). Но это для новоначальных119 уже в качестве «святого» рассеяния и отдыха (что лучше разных «псальм» и духовных стихов). Также и насчет акафистов, к которым некоторые имеют пристрастие, надо сделать оговорку. Древняя Церковь оставила нам в наследие только два акафиста (Спасителю и Божией Матери), и они до сих пор не превзойдены. Имеет ли смысл читать наедине вещи не только богатые головной начитанностью и бедные покаянным духом, но и не безукоризненные иногда в догматическом отношении? (А недавно мне попались даже и в стихах современной версификации. Не в последних, конечно, дело, ибо и церковные акафисты Спасителю и Божией Матери в греческом подлиннике если и не стихами написаны в нашем смысле, то богаты вместо рифмы ассонансами*, (* В акафисте Богоматери, например, много ассонансов, но есть и чистые рифмы, хотя в греческой церковной поэзии было, вообще, метрическое стихосложение.) а в неизбежном снижении духовного вкуса у молящегося, в обмирщении неземных вещей тем, что делается за окном храма, и, повторяю, в простом рассеянии. И кроме того, новые песнопения еще не «обмолены» и не освящены веянием Святого Духа, не жившего в их авторах, а следовательно, духовно маломощны.)
Наконец, богомыслие — на первых порах просто размышления о величестве Божием (оно даже у Ломоносова, Пушкина, Лермонтова было), о Его промысле над собою, чудесах, виденных или слышанных от кого-либо, — лучше, чем праздномыслие, блудные помыслы, мстительные чувства, осуждение.
Но главное, главное — приучение себя к частой внутренней покаянной молитве. Впоследствии она сделается постоянной и из ума перейдет в сердце, а что сие значит, каждый поймет сам, достигнув подобного состояния. После этого... но удерживаю руку и ставлю точку.
Пасха Христова, 1951 год.
Конечно, богослову нельзя не упомянуть здесь в связи с этим об имябожничестве. Православному христианину нельзя выводить из слов апостола Петра, что имя Иисус, раз оно так всемогуще, этим самым есть уже и сам Бог.
Это (имя) на философском языке можно бы назвать атрибутом (принадлежностью, свойством), может быть, акциденцией, и даже, включая уже чисто еретические наименования, чем-то вроде модуса что ли, но, во всяком случае, не субстанцией Божества и не Его сущностью или природой.
Так, чудотворную икону, святой Животворящий Крест (какие наименования!) нельзя же как материальные субстраты отождествлять с их духовными носителями, а чрез них ведь человек получает даже благодать Св. Духа, исцеление, помощь против демонов, спасение.
Еще в устах святых, невещественных устах ангела или в устах Самого Господа Иисуса (ср. Откр. 22, 16: «Я, Иисус, послал Ангела Моего...») имя Иисусово можно бы рассматривать как насыщенное Божеством в максимальной степени, а то какой-то там монах, пусть и затворник, пустынник, нередко весь прогнивший заживо от страстей, несмотря на все свои внешние регалии и схимнические доспехи, будет мятущимся от мира и его помыслов умом (который не в состоянии чисто «провести одну четку» — он должен знать на опыте, что значит эта фраза120) — произносить слово «Иисус» (надо и то еще принять во внимание, что это имя ведь человеческое, пусть и богочеловеческое, но временное121, тем самым ограниченное) и думать при этом, что он исторгает вместе с дыханием из своих уст Самого Бога... Да это богохульство и кощунство какое-то!..
Да и потом, что такое слово? Когда я был ребенком, мне дарили на Пасху красное яичко, деревянное. Раскроешь его, а там другое яичко. Снова раскрываешь, а там опять яичко! Еще меньше. Открываешь то, и снова находишь яичко.
Это теперь мне напоминает поставленный вопрос о слове.
Прежде всего, если его написать, оно имеет очень грубую, материальную форму. Что написано пером — не вырубишь топором, так и говорит пословица.
Это как бы телесная его оболочка, соматическая (σωμα). Но и в такой форме в отношении Бога оно имеет и всегда имело страшное мистическое значение. Мир сотворен Богом, Вторым Лицом Св. Троицы, Господом Иисусом в воплощении122. И уже в Ветхом Завете Сам Бог раскрыл или, наоборот, скрыл в Священной тетраграмме чудное (Быт. 32, 22; Суд. 13, 18) значение Своего Святого Имени123 — יהוה: Сущий, Сый124 (Исх. 3, 14). Оно для верующих евреев так было свято, что никогда не произносилось ими и при чтении Библии. (Вместо него произносили «Адонаи», от этого слова и подставили вокализации к первому.)
Ну, а если слово произносится, то что такое звук? Вибрация воздуха? Но это получается тоже телесно-материальная оболочка слова, только невидимая. Напечатанное слово мы видим телесными очами, в шрифте для слепых его можно даже ощупать руками, здесь же оно хоть невидимо, но действует на слух. Вот, оказывается, мы добрались до второго «яичка»... Но это никак не конец — ни понятию слова, ни его составу.
Еще. Не есть ли оно некий семантический иероглиф, смысловой значок? Тогда это уже будет духовная вещь. В самом деле, в нем, как учит семасиология и подсказывает собственное соображение, как в скорлупе орех, заключается смысловое значение данного слова. Так конец ли здесь? Нет. Под этой оболочкой скрыто еще более глубокое существо слова: Священное Писание, собственно, им и интересуется. До сих пор была область естественная, человеческая, а теперь мы подходим к сверхъестественной, Божией. В слове заключается, наконец (а может быть, другой более мудрый и еще что усмотрит), явление духа и известная сила (1 Кор. 2, 4 — πνευμα и δυνμης).
Это уже Священнотайна. Даже в бесовских культах, когда слову дается противоположное употребление, известна магия слова, особенно — в теургии.
Все это, конечно, вещи, которые не могут быть осмыслены материалистической наукой и неприемлемы для нее; но и у верующих профессоров старого времени я встречал выражения о той же теургии как «мнимой способности» воздействовать на богов и духов и т.д. Но ведь последнее знали (и использовали) древние жрецы, и даже в Священном Писании упоминается «язык бесовский» (Пс. 95, 5) — так что тут особенного? Так оно и есть на самом деле. Конечно, теперь, когда и самых бесов-то не признают, дело другое. И очень плачевное...
Так где же, в каком «яичке» находится сам Бог? И если в последнем, то куда же имябожники денут «скорлупу», остальные многие оболочки единого слова?..
Имя Иисус значит «спасение»125, ибо Он, как истолковал Ангел праведному Иосифу, спасет людей Своих от грехов их(Мф. 1,21).
Примечания:
1. Джемс В. Психология. Русский перевод И. Лапшина. СПб., 1905. С. 123.
2. Св. Василий Великий: «...ему [уму] невозможно когда-либо остановиться, получив от Творца природу, назначенную к непрестанному движению». При воздержании же, стесняемый подвигом и ограничением устремляться к чему-либо суетному, он легко доходит до способности останавливаться на высоком созерцании, когда движение суетных мыслей утихает.
3. Св. Симеон Новый Богослов. Творения. Т. 2. М., 1890. С. 19, 431. Слова 55, 185. Ср. у него же: «...ум, когда ничто не мешает его созерцанию, чисто в чистом свете видит Бога». (Там же. С. 562. Деятельные и богословские главы.)
4. Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры. СПб., 1894. С. 134. Кн. 3. Гл. VI.
5. Св. Симеон Новый Богослов. Творения. Т. 2. С. 19, 431, 514. Ср. также: св. Афанасий Великий. Творения. Т. 4. Свято-Троицкая Лавра, 1903. С. 53. Толкование на псалом 6.
6. Преп. Иоанн Кассиан Римлянин. Писания. М., 1892. С. 107. О постановлениях киновитян. Кн. 8. Гл. 9.
7. Творения. Т. 2. С. 91. Слово 61.
8. Св. Афанасий Великий. Творения. Т. 4. С. 373. 386. Толкование на псалом 118.
9. Св. Григорий Нисский. Творения, Ч. 1. М., 1861. С. 110 и след. Об устроении человека. Гл. 12. Исследование о том, в каком месте должно полагать владычественное души.
10. Св. Василий Великий. Творения. Ч. 1. М., 1891. С. 171. Толкование на псалом 7.
11. Преп. Макарий Египетский. Творения. М., 1852. С. 228. Беседа 20, 4.
12. О нем см. ниже следующий раздел данной главы: Рассудок.
13. Св. Исаак Сирин. Творения. Сергиев Посад, 1911. С. 272, а также 268, 271. Слово 55.
14. О лживой формальной деятельности рассудка, с точки зрения аскетической, хорошо и подробно изложено в книге: Феофан, епископ. Начертание... М., 1895. С. 228-249.
Но, конечно, ученым - богословам давно пора бы если не открыть кафедру при духовных академиях по христианской психологии (есть такая, но не христианская, а обычная рационалистическая, преподаваемая по иностранным пособиям еретиков и неверов!), то, по крайней мере, хотя бы основательную диссертацию по тому же вопросу написать, где бы для решения основных психологических проблем и отдельных пунктов учения о душе были широко и систематично привлечены и использованы писания святых отцов-аскетов, этих величайших и непревзойденных в свете психологов, и другая церковная письменность до богослужебных книг включительно. Ибо прошло уже почти 2000 лет с основания христианства, а такой книги еще никто не написал, тогда как разного хламу, сплошь построенного на иностранных авторах, достаточно.
15. И насколько эта теория была нова и трудно усвояема рационалистическим и иррелигиозным сознанием и рассудком интеллигента (в высшем смысле; в сравнение тут может идти только глубокомыслящий представитель старого общества, а не человек, которого «натаскали» в известном направлении и касательно определенного круга идей) или ученого, показывает нижеследующее.
Я веду свое изложение цитации по книге: Сыромятников Б. Н. Книга для чтения по истории нового времени. Т. 4 (2). Славянство в начале XIX века и Россия в царствование императора Николая I. M., 1914. С. 306 и след. И вот в разделе «"Рассудочность" и "разумность"» (в славянофильской теории) все перепутано. Где нужно быть голове, там — ноги, и наоборот. То же самое мы найдем, если попадут нам в руки и самое «dii majores»* (старшие боги (лат.)) общественной исследовательской науки: пыпины, овсянико-куликовские, сакулины, анненковы, плехановы, венгеровы, ветринские и tutti quanti** (** все остальные (итал.))
16. Впрочем, я мог бы назвать несколько известных имен ученых-богословов (дореволюционного времени), которые в своих книгах, диссертациях, лекциях, личных разговорах широко пользовались идеями А. Хомякова о Церкви, но явно его нигде не цитировали, с тем чтобы не отдать ему в этом всю честь приоритета.
17. Почему такая добавка? Потому что и у мирских ученых, философов, политиков и прочих мысли и чувства, как общечеловеческие, имеются, но они вместо добродетелей и смиренной веры затемнены страстями и потому искривляют для них вещи действительности.
18. Преп. Варсанофий Великий, преп. Иоанн. Руководство к духовной жизни. СПб., 1905. С. 44. Вопрос 59.
19. Ср.: "Основы" Отдел II. § 4. Откуда диавол... и § 5. Злой дух... См. также: Отдел III. Гл. 11. § 4. Плач.
20. Подробности об этой молитве и примеры вообще, как нужно поступать в данном случае, прекрасно изложены в книгах: св. Исаак Сирин. Творения. С. 170; преп. Варсанофий Великий. Руководство... С. 44-46, 190-191; Древний Патерик. М., 1899, С. 390-391. Гл. 20, 4.
21. Лестница. Сергиев Посад, 1908. С. 126. Слово 15, 75.
22. Се. Исаак Сирии. Творения. С. 23. Слово 4.
23. См. об этом прекрасное рассуждение: св. Симеон Новый Богослов. Творения. Т. 2. С. 388 и след. Слово 83.
В житии иеросхимонаха Парфения Киевского рассказывается, как известная благотворительница, графиня А. Орлова, однажды предложила ему большое количество денег, а он ей ответил: "Денег? Зачем они мне... навоз-то..."
24. Любопытный пример на ту же тему, но в другом аспекте, мы видим в биографии Л. Толстого. Однажды «написал он как-то великую ахинею о деньгах», — начинает одну из своих тонких зарисовок Л.Зилов (Новеллы о Толстом. М., 1937. С. 97); то есть прославленный писатель высказал в своей статье обычный старый взгляд на деньги, который теперь считается ненаучным. О вкусах, конечно, не спорят. Но что из этого вышло — а вышла, между прочим, очень любопытная история, — пусть читатель прочтет сам в указанной книжке.
25. Об удалении «залогов» страстей как самостоятельных отдельных причин, о которых говорится здесь, см.: "Основы" Отдел III. Гл. 1. § 4. Грех по его развитии.
26. См. там же: о зарождении страстей уныния и печали по Иоанну Кассиану 5, 9.
27. В последнее время, «когда, — по словам проф. Сикорского, — в психологии наступили крупные перевороты во взглядах на самые важные вопросы и когда эта двухтысячелетняя наука переживает один из важнейших кризисов, какие когда-либо ею переживались», некоторые ученые поставили с ног на голову и вопрос об ассоциациях представлений (Сикорский И. Всеобщая психология с физиогномикой в иллюстрированном изложении. Киев, 1912. С. 226). Эти скрипучие и разноголосные попытки ученых сами по себе очень поучительны, потому что показывают воочию, как беспомощны даже талантливые умы в своих исканиях сделать что-нибудь без помощи Божией. И вследствие этого я два-три слова, не гонясь за большим, привожу здесь.
28. Лествица. Слово 15, 60.
29. Четьи-Минеи, 8 октября. Хотя я и привел для полноты пример некоторых толковников о Нонне, но сам думаю, что он не так еще удивителен и не его имел в виду преп. Иоанн Лествичник. А речь идет, конечно, о знаменитейшем муже апостольском Ерме, сочинение которого «Пастырь» в первохристианской Церкви чтилось и читалось наравне со Священным Писанием. Ерм рассказывает о себе, что он раз увидел купающуюся женщину и пережил вышеприведенные святые чувства, но ангел, являвшийся ему постоянно, даже в них нашел нечто достойное упрека! Отсюда мораль: как относительно все в спасении, в том числе и сама добродетель. Для человека это предел высоты, для ангела уже не совсем так, а Бог и в самых ангелах нечто «стропотное» (недостатки) наблюдает (Иов. 4,18).
Но со всем тем, какая непревзойденная высота чистоты сердца у Ерма!
30. Лествица. Слово 15, 59. Ср.: Флоренский П., свящ. Столп и утверждение истины. М., 1914. С. 310-312.
31. Древний Патерик. Глава 2, 10.
32. См.: "Основы" Отдел II. Гл. 11. § 2. Память смерти.
33. Св. Исаак Сирин. Творения. С. 23. Слово 4.
34. Любопытно, что Дарвин, сам, между прочим, испытавший смертельную опасность (см. его автобиографию), как и Гейне и другие, передает, что предсмертное состояние характеризуется потоком мыслей, выраженных не словами и представлениями, а каким-то «духовным», особым мышлением (о нем см. ниже, при рассуждении о «набеге мысли»), причем настроение окрашено в тон последнего (Egger. Le moi des mourants // Revue philosophique. 1896. T. XLII; Сикорский И. Всеобщая психология...С. 482-483).
35. См.: "Основы" Отдел III. Гл. 4. §1. Прелесть у верующего христианина.
36. См.: Сикорский И. Всеобщая психология... С. 574 - 578, где приведены данные по физиогномике мечтательности.
37. Творения. Т. 2. С. 179-181. Слово 68.
38. Лествица. Слово 27, 7.
39. Там же. Слово 22.
40. Св. Нил Синайский. Творения. Т. 1. М., 1858. С. 194. О молитве, 111.
41. Достопамятные сказания. СПб., 1871. С. 281. Об авве Пимене, 43.
42. Лествица. Слово 4, 92.
43. Филарет (Дроздов), митр. Московский. Слова и речи. Ч. 2. С. 222-223. Цит. по: Дьяченко Г., прот. Уроки и примеры христианской веры. СПб., 1902. С. 135, прим.1.
44. Св. Исаак Сирин. Творения. С. 146. Слово 33.
45. Там же. С. 146-147.
46. См.: "Основы" Отдел III. Гл. 12. § 8.
47. Достопамятные сказания. С. 277-278.
48. Ср.: "Основы" Отдел III. Гл. 6. § 1. Значение внешнего поведения.
49. В данном случае, пользуясь нарушением естественных законов, управляющих помыслами, а по этим законам легче поддерживать раз данное направление мыслей, обратившееся в привычку, чем отводить его в сторону и заменять новым.
50. Преп. Варсонофий Великий, прел. Иоанн. Руководство... Вопрос 134.
51. Лествица. Слово 26, 104.
52. Книга Сикорского издана в 1912 г.
53. Сикорский И. Всеобщая психология... С. 316 и след. Мышление психическими директивами (высшее мышление).
54. Там же.
55. Только в наше время в теории множеств люди додумались до того, что часть может равняться целому, как и следовало ожидать. Начало положил проф. богословия Больцано в Праге своей книгой «Парадоксы бесконечного». После него его взгляды, начиная с 1861 г., развил Георг Кантор, создавший теорию множеств.
56. Цитата есть сокращенный перевод из: Selected Works of Plotinus. Translated by Thomas Taylor. Bohn's Library. (Цит. по: Успенский П. Tertium organum. СПб., 1911. С. 222).
57. Все это, хотя и бесовское обольщение, но достойно замечания в том отношении, что показывает, как ум, даже без благодатной помощи, может достигнуть состояний, непонятных и непосильных ни так называемому «здравому рассудку», ни «научному» познанию. Но большая разница по существу: святые видят умными очами действительные вещи (реальные), а прелестники — призраки своей фантазии.
58. Об этом см.: "Основы" Отдел III. Гл. 7. О внутреннем делании.
59. Лестница. Слово 26, 79.
60. Ср.: "Основы" Отдел III. Гл. 3. Душевные страсти. См.: Лествица. Слово 15, 24.
61. Лествица. Слово 26, 79.
62. Оно разрушает все козни бесовские. См.: преп. авва Дорофей. Душеполезные поучения. Поучение 2. О смиренномудрии.
63. См.: "Основы"Отдел III. Гл. 10. § 1. Послушание и старчество.
64. Древний Патерик. Глава 5, 35.
65. Св. Ефрем Сирин. Творения. Т. 2. М., 1881. С. 220-223. О девстве и целомудрии, 35 (здесь изложено сокращенно).
66. Достопамятные сказания. С. 286.
67. Одно из наименований икон, выражающих идею Божественного неусыпного Промысла. Та икона, которая у меня сейчас стоит в божнице, представляет Господа нашего Иисуса Христа отроком, спящим на ложе, с предстоящей Ему Богоматерью (слева) и ангелом (справа); над ними — херувим и ангел держат орудия страданий. Впрочем, некоторые археологи высказывали даже мнение, что «недреманным оком» является здесь сама Богоматерь, охраняющая легкую дрему Христа Спасителя, что, конечно, неправдоподобно и противоречит всей композиции иконы, да и слишком мелко по общей идее.
68. Подвиги его были невероятны, плоды трудов несказанны, чудеса преславны. В молодости был учеником преп. Исидора Пелусиота. О нем см.: Пролог, 23 мая; Четьи-Минеи, 6 июня. См. также прим. 41.
69. Достопамятные сказания. С. 78. Об Авве Виссарионе, 11.
70. См.: "Основы" Отдел III. Гл. 6. § 5. Виды телесного подвижничества.
71. Лествица. Слово 20.
72. Там же. Слово 20, 14. О бдении телесном: как мы чрез пего достигаем духовного и как должно его проходить.
73. Там же. Слово 20, 16.
74. Там же. Слово 20, 17. (Ср.: "Основы" Отдел III. Гл. 3. § 3. Уныние... § 5. Тщеславие, а также Гл. 12. § 7. О хождении в храм и поведении в нем.)
75. Там же. Слово 20, 3.
76. Там же. Слово 20, 4.
77. Там же. Слово 20, 9.
78. Там же. Слово 20, 11.
79. Там же. Слово 20, 5.
80. Св. Исаак Сирин. Творения. С. 89. Слово 21.
81. Слова одного из древних отцов. См.: преп. Исаак Сирин. Творения. С. 179. Слово 42.
82. Там же. С. 356-357. Слово 70.
83. Там же. С. 358.
84. Там же. С. 359.
85. Там же. С. 359-360.
86. Не нужно забывать, что «ночью» у древних отцов восточных называлось время с шести часов вечера до шести часов утра, из которого новоначальным и немощным они отводили на сон половину, то есть шесть часов.
87. Не преклонял колен преп. Моисей, но «стоя по целым ночам посреди кельи, молился, не смежая очей» затем, чтобы легче было не засыпать. Ибо тело, намучившись от поклонов, потянуло бы его непременно ко сну. А бдение святой считал в данном случае (ср.: преп. Исаак Сирин) выше поклонов, дополняемых сном, потому что последний и был его предателем блудным бесам. См.: Лавсаик. СПб., 1873. С. 97.
88. Преп. Исаак Сирин. Творения. С. 230-232. Слово 52. Также ср.: преп. Иоанн Лествичник. Слово 20, 2.
89. А. Дюма в письме от декабря 1892 г. к парижскому психиатру Морису Флери, запрашивавшему этого писателя о том, как работал его отец. См.: Флери М. Патология души. Перевод с французского. СПб., 1899. С. 151.
90. "Основы". Отдел III. Гл. 3. § 7. Ложь мыслью.
91. Janet P. Les obsessions et la psichasthenie. Paris, 1903. Из литературы можно еще указать: Legrand du Saulle. La folie du doute. Paris, 1875; Westphal. Archiv fur Psychiatrie. Berlin. 1877; Ковалевский П. Душевные болезни. Т. 1. Общая психопатология. СПб., 1905. С. 44 и след.; Сикорский И. Основы теоретической и клинической психиатрии, с кратким очерком судебной психологии. Киев, 1910. С. 139; Чиж В. Лекции по судебной психопатологии. СПб., 1890. С. 112 и след., и многие другие.
92. Ковалевский П. Душевные болезни... С. 44-45.
93. Там же. С. 46.
94. Нельзя же считать за средства «успокоительные тихие слова», прописывание брома(!), горный воздух, покойную обстановку и проч. Любопытно при этом, что в лечении телесных болезней ученые продвинулись далеко, а в лечении душевных — ходят как бы с завязанными глазами.
95. Ведь ученые не потому не признают бесов, что это допущение произвело бы путаницу в их науке — конечно, ее надо бы было переделать всю, но она от этого бы только выиграла и сделалась стройнее и более глубокой, — а потому, что если принять существование демонов, надо будет признать тогда и ангелов, и Бога, и искупление, и Страшный Суд, и рай, и геенну... А все это ко многому обязывает. Теперь, если понемногу заглушить у себя совесть и сознание, можно жить скотской жизнью спокойно. Но не до конца. Безбожник Спенсер на старости лет говорит:
«Приходится отказаться от мысли, что сознание продолжается и после того, как физический организм и мозг прекратили свое существование... Но если бы отсюда сделать заключение, что с прекращением сознания в момент смерти прекращается всякая память о бывшем существовании и что, испуская последний вздох, всякий становится тем, чем он был бы, если бы никогда не жил, — то такой вывод кажется страшным и отталкивающим...
Существует величайшая тайна (но не для христиан. — Еп. В.), на которую, кажется, не многие обращали внимание. Но эта загадка в последние годы меня более всего поражала...» Цит. по: Сикорский И. Всеобщая психология... С. 483.
96. Обязанность последнего, может быть, и не все сознают, но совесть все-таки мучает, потому что она чувствительнее нашего плотского ума, ибо совесть ведь глас нашего ангела-хранителя. Если мы настолько огрубели, что не соображаем, что делаем, то ангел-то наш соображает и неким чудным образом напоминает нам о грехе. А когда отступит от человека, тогда и совесть его перестает действовать. См.: св. Иоанн Синайский. Лествица. Слово 26, 248.
97. Ковалевский П. Душевные болезни...
98. Это гордое «нам», то есть законодателям — да и вождям всемогущей науки, тоже достойно замечания. Оно в указанном сочинении не единично.
99. Ковалевский П. Душевные болезни... С. 140.
100. Там же.
101. Этот любопытный случай произошел с ученым Кандинским. См.: Сикорский И. Основы... С. 149.
102. Чиж В. Лекции по судебной психопатологии... С. 115.
103. Ковалевский П. Душевные болезни... С. 69-70.
104. См.: "Основы" Отдел III. Гл. 11. § 1. Страх Божий и страх бесовский.
105. См.: "Основы"Отдел III. Гл. 3. § 3 Уныние и леность.
106. Подобный же случай, но только из художественной литературы можно найти в книге: Ш. Бодлер. Поэмы в прозе (Les petits poemes en prose). Негодный стекольщик. Здесь у этого неверующего главы декадентов встречаются такие фразы: «Моралисты и врачи, претендующие на всезнание, не в состоянии, однако, объяснить, откуда появляется столь внезапная и нелепая энергия у вялых... натур (бывают такие натуры чисто созерцательные и совершенно неспособные к деятельности) и как, будучи неспособны к поступкам наиболее простым и необходимым, они находят в известную минуту избыток мужества для совершения действий подчас очень опасных». «Я не раз бывал жертвой подобных внезапных порывов, которые наводят на мысль о том, что в нас словно вселяются какие-то коварные духи и толкают нас без нашего ведома на самые нелепые действия». Это «состояние души (истерия, как его называют медики, или бесовское наваждение, как полагают люди, рассуждающие более основательно) неудержимо толкает нас на множество рискованных и даже непристойных поступков».
107. Ковалевский П. Душевные болезни... С. 28.
108. Там же. С. 29.
109. Там же. С. 35.
110. Там же. С. 142-143.
111. А следовательно, не зная причины болезни, ученые не в состоянии ее и лечить. Поэтому психиатры, главным образом, и делают вид, чтобы не потерять авторитета в глазах публики, что они что-то делают, а на самом деле занимаются праздными разговорами с сумасшедшими и прописыванием им брома, ванн и покоя. И хорошо делают, иначе, если будут «стараться» вылечить, только жесточайшие мучения принесут душе и телу больного.
Что касается ответа по существу на поставленный мною вопрос, то некоторые из ученых иногда стараются увернуться от него под тем предлогом, что они-де психологию принимают comme un fait accompli, как «естественную» науку, в которой «состояние сознания» (по-христиански сказать, души) принимается за непосредственные данные опыта. А кто желает знать больше, пусть сделает заявление в отдел «метафизики», а отвечать на вопросы, почему да отчего, не наше дело, совсем иной «департамент». Но кто же эти перегородки-то наставил? Сами ученые. Сами они и разгородить, и переставить могут. Но ведь и в их «метафизике» о бесах ни одной строчки не сыщешь. И выходит та же канитель, как и в бюрократических «департаментах», где людей посылают от стола к столу, от одного к другому, не делая по существу ничего... Ну, я для пользы души не боюсь смешивать вопросы, подлежащие ведению разных наук... Довольно этого цеплянья за рутину, долой этот узкий обычай, не позволяющий богослову черпать для своих доказательств сведения из медицины, литературы, светских философов, искусства, приковывающий, как каторжников к тачке, к подведомственным только его науке материалам.
112. Характерен самый вид этих птиц, так знакомый каждому опытному в аскетическом делании (ср. явление бесов преп. Антонию, преп. Сергию и другим: "Основы" Отдел II. § 4 и § 5) и так верно описываемый несведущим в этом человеком.
113. См.: "Основы" Отдел II. § 4.
Примечания к Выводам
114. Филофей Синайский. 40 глав о трезвении // Добротолюбие. Т. 3. См. также: Святоотеческие наставления о молитве и трезвении... М., 1889. С. 297.
115. Замечательный пример этого дает св. Исаак Сирин. Один из великих отцов рассказал ему следующее:
«В один день сидел я, и ум мой пленен был видением. А когда пришел я в себя, крепко вздохнул. Стоявший же против меня бес, как скоро услышал это, убоялся, и как бы пожираемый какою молниею, возопив от нужды и как бы гонимый кем, предался бегству» (Творения. М., 1854. С. 49. Слово 8).
116. См.: св. Исаак Сирин. Творения. С. 81, 129-130. Слова 16 и 21.
117. Ср.: там же. С. 123, об очистительном действии Свящ. Писания по отношению к страстям.
118. 1 Петр. 3, 15: «Будьте всегда готовы, всякому, требующему у вас отчета в вашем уповании, дать ответ с кротостью и благоговением».
119. Все это не настоящее искусство святости, <ибо> исключает подвижничество как таковое. (Например, читаем в житии преп. Серафима Саровского: как-то он шел по лесу и распевал вслух «В молитвах неусыпающую Богородицу» — кондак Успению.) Молитва подвижников и святых — это наука в буквальном смысле слова, напряженная и систематическая тренировка горящего божественной любовью духа. Это такая теория и практика духовного делания, про которые святые отцы говорили: «Даждь кровь (!) и приими Духа». Только тогда Св. Дух и Сам Бог приидет и вселится в человека (приидем и обитель у него сотворим), когда последний, призванный к сему священному служению, пройдет великие подвиги (главным образом особые, не внешние) и труды. Мир этого не знает и не может вместить.
Примечания к «Схолии»
120. А если не знает, пусть почитает преп. Исихия Иерусалимского («К Феодулу»), с дополнениями из Нила Синайского («О молитве»). Добротолюбие. Т. 2.
121. То есть имеет начало. См. дальше толкование ангела, Мф. 1,21.
122. Быт. 2, 4. Здесь впервые поставлено имя Бога (יהוה — Сущий) как Творца мира. В первой главе можно рассматривать имя Божие Элогим (אלהיס ) в космологическом аспекте, а здесь — в сотериологическом. Там — творение бездушных неба и земли, а здесь — человека. Следовательно, там Бог представляется как Творец мира, а здесь — как Бог Слово, Бог Завета. Но это все тот же Бог, одна и та же Ипостась и, как мы теперь знаем, Сын Божий.
123. Это перешло в Новый Завет. И даже в православную иконографию. В венчике над головой Господа Иисуса Христа всегда пишутся три греческие буквы ο ων, что значит «сущий».
124. Значение очень глубокое. См.: Филарет (Дроздов), митр. Начертание церковной библейской истории. М., 1897.
125. Если не ошибаюсь, так (а не как «Спаситель») должны перевести это еврейское слово ученые гебраисты, даже православные. Во всяком случае, никому не запрещается ограничиться лишь объяснением ангела.
Заметили ошибку в тексте? Выделите её мышкой и нажмите Ctrl+Enter